— Хы, своей бригадой отбелковались бы, а потом можно и на учебу ехать. Отпусти, Лексей Лганаич, будь добр, а? — приставали парни.

— Будь добр, не заставляй учиться — так, что ли, а? Вы же опаздываете на занятия…

Парни, бросив свирепые взгляды на «вредного» бурята, нехотя пошли домой собираться в город.

В бухте Аяя на самом берегу залива отаборились братья Лисины, Егор и Яков. А Стрельцов с Мишкой забрались на Фролиху к деду Куруткану.

На берегу таежной речки, которая впадает в озеро, приютился ветхий чум, в котором доживает свой век старый эвенк. Заслышав лай собак, он вылез из берложки и присел на колоду. А когда подошли люди и сбросили с плеч свои тяжелые поняги, он легко поднялся и шагнул вперед.

— Петька, ти?

— Я, я, дедушка, здравствуй!

— О-бой! Петька, Петька! Мэндэ!.. Как сохач, болса стала! Мэндэ!

— А ты все такой же молодец!

— Хе-е! Пропаль Куруткан, пропаль! — маленькие живые глаза эвенка весело сверлят Петьку. — Бельку промышлять пришель?

— Аха, бабай, белковать заявились.

— О-бой, чипко корошо! А спирт тащиль? — старик облизнул морщинистые губы. — Миколку-бога нада поить. Он бельку посылать тебе будет.

— Никола-святой и без нашей водки перебьется, а тебя угостим.

Куруткан, не поняв значения Петькиных слов, утвердительно закивал головой. Старик наконец взглянул на Мишку.

— Мэндэ, батыр!.. Аванки, биранхур?[56]

— Мэндэ, бабай! Би биранхур[57].

— А-а… молодой охотник, друг твоя? — спросил он у Стрельцова.

— Дружок мой!

— Значит, своя человек…