– Государь! Не выходите сегодня на арену! – раздался вдруг глухой голос.

Генрих вздрогнул.

– Кто это говорит? – спросил он, обращаясь в ту сторону, откуда, как ему казалось, слышался голос.

Но его взгляд упал на открытое лицо Жуаеза, выражавшее неменьшее удивление.

– Sang Dieu! – вскричал взбешенный король. – Кто смел так говорить с нами? Пусть он покажется.

Никто не ответил на приказ короля.

Придворные подозрительно оглядывали друг друга, но никто не мог приписать своему соседу слова, возмутившие короля.

– Господи! – вскричал смущенным голосом Генрих. – этот голос напоминает нам наши безумные ужасы последней ночи. Но здесь не может быть сарбакана.

– Нет, государь! – вскричал Жуаез. – Но может быть, это какая-нибудь другая выдумка?

– Может быть, было бы благоразумнее не пренебрегать этим предостережением, – сказал Сен-Люк, почти такой же суеверный, как и его повелитель. – Вспомните, Карлу Возлюбленному также было предостережение.

– И нашему несчастному отцу тоже! – задумчиво сказал король.

– Неужели это помешает вашему величеству выйти на арену? – произнес Жуаез. – На вашем месте я ответил бы на слова этого тайного изменника тем, что схватил бы копье и тотчас выступил за барьер.

– Жуаез прав, – сказал герцог Неверский со странной улыбкой, – иначе вы оскорбите шевалье Кричтона, если откажете ему под таким ничтожным предлогом заслужить честь переломить копье с вашим величеством.

– Этой чести я не искал, герцог, – отвечал твердым тоном Кричтон, – и я прошу вас вспомнить, что удар, причинивший смерть Генриху II, был случайным.

– Не говорите об этом, мой милый! – сказал, вздрогнув, король.

– Государь! – вскричал Жуаез, стараясь рассеять мрачные думы короля. – Подумайте о прекрасных глазах, свидетелях ваших подвигов, подумайте о прекрасной Эклермонде!

Генрих обратил свой взгляд к королевской галерее, и при виде принцессы Конде его опасения мгновенно исчезли.

– Ты нас успокоил, брат мой, – сказал он виконту. – Да, мы будем помнить о владычице нашего сердца. Мы не будем более колебаться выступить на арену, хотя бы из-за этого подверглась опасности наша жизнь, хотя бы этот поединок стал нашим последним.

– Он и будет последним! – произнес прежний таинственный голос, звучавший теперь еще глуше.

– Опять этот голос! – вскричал Генрих, которым снова начал овладевать страх. – Если это шутка, то она переходит все границы. Вчера ночью мы простили нашему шуту Шико его дерзость, но сегодня мы не потерпим ничего подобного. Помните это, господа, и пусть бережется этот неизвестный советник, у которого нет мужества открыться.