– Что вы замышляли заговор против жизни и короны вашего сына и что герцог Неверский был вашим сообщником, – твердо отвечал Руджиери. – Ваше величество, не угодно ли вам будет взглянуть на этот пергамент?

– Да, это твое собственное обвинение, Руджиери, – сказал король, пробежав глазами поданный ему документ. – Ты также замешан в этом заговоре.

– Я этого не отрицаю, пусть одинаковая казнь постигнет всех, кто вам изменил.

– Руджиери, – сказал Генрих, – ты пойдешь на галеры. Невер потеряет голову. Что же касается вас, – продолжал он, обращаясь к матери, – то мы подумаем о вашей участи.

– Я доволен, – пробормотал Руджиери тоном удовлетворенной мести, – один из этих проклятых Гонзаго падет благодаря мне.

– Уведите его, – приказал Генрих. – Шевалье Кричтон, вы мой спаситель, – прибавил он, обнимая шотландца, – теперь вы будете моим братом.

– Государь!

– Довольно мне играть роль тирана и развратника. Теперь я хочу попытаться стать великодушным монархом. Рука принцессы Конде ваша. А! Что значат эти колебания?

– Государь, большее препятствие, чем то, которое вы уничтожили, разделяет нас, – отвечал Кричтон. – Наши религиозные убеждения различны.

– Ну и что же? – сказал Генрих Наваррский, подошедший к группе. – Маргарита Валуа католичка, а я протестант.

– Прекрасный пример, нечего сказать! – вскричал с громким смехом Шико.

– Есть одна милость, которую вы можете дать, государь, а я могу ее принять, – сказал Кричтон.

– Назовите ее.

– Освободите короля Наваррского.

– Согласен, – произнес Генрих, – но только с условием, чтобы он взял с собой жену.

– Извините, государь, – возразил Бурбон. – Я имею слишком много причин не разлучать ее с шевалье Кричтоном. Кузина Конде, вы будете меня сопровождать. Его величество обещали вам достойный вас конвой.

– Это правда, – сказал Генрих, – но я предпочитаю дать ей мужа, достойного ее.

– Кричтон, – сказала Эклермонда, краснея. – Что если я нарушу мою клятву?

– О! Тогда все препятствия устранены, – отвечал страстным голосом Кричтон. – Я начинаю думать, что и я не такой твердый католик, каким я себя считал, выходя из тюрьмы Кретьена.

– Я буду верить какой угодно религии для любимой женщины, – сказал Бурбон.