— Оставим эту чушь о народных правах и прочем. Взглянем на дело с практической точки зрения.

— На каком основании вы призываете меня к этому?

Тисон оглядел улицу из конца в конец, словно бы в поисках человека, способного подтвердить его полномочия. Или — чтобы убедиться: разговор проходит без свидетелей.

— На основании того, что могу проломить вам голову. Или превратить вашу жизнь в кошмар.

Газетчик вздрогнул. Чуть попятился. Тревожно метнул быстрый взгляд туда же, куда минуту назад смотрел Тисон.

— Кажется, вы мне угрожаете, комиссар?

— Не кажется.

— Я буду жаловаться.

Тут Тисон позволил себе смешок. Отрывистый и сухой. Блеск золотой искорки во рту подбавил ему доброжелательности:

— Куда? В полицию? Полиция — это я.

— Я добьюсь правосудия.

— Правосудие, в сущности, — тоже я. Так что нарываться не надо.

На этот раз пауза была дольше. Секунд на пятнадцать. Комиссар молчал выжидательно, газетчик — задумчиво.

— Друг мой, будемте рассуждать здраво. Вы же меня знаете — и очень хорошо. И я вас не хуже.

Сказано было примирительным тоном. Примерно так, протягивая морковку, обратился бы погонщик мулов к своему питомцу, которого только что излупцевал палкой. Или — собрался это сделать. Так, по крайней мере, истолковал это Сафра.

— Наверно, знаете и то, что у нас свобода печати, — сказал он.

Впрочем, прозвучали его слова не без должной твердости. Вот ведь крыса, подумал Тисон, однако не трус. Надо признать, завершил он свою мысль, что есть отважные крысы. Способные сожрать человека заживо.

— Ну, хватит разглагольствовать. Мы ведь в Кадисе. И ваша газетка, как и прочие, получает поддержку от правительства и от кортесов… И я не могу вам запретить печатать все, что вы пожелаете. Но зато твердо могу обещать очень неприятные последствия.

Сафра воздел испачканный типографской краской палец.

— Я вас не боюсь. Меня и раньше пытались запугать и зажать рот, которым выражают свои чаяния простые люди… Не вышло! Настанет день и…