— Следует отправить на заморские территории еще войска и подавить инсургентов, — говорит один.

— Покончить с этим вопиющим безобразием, — поддерживает его второй.

— Плохо лишь то, что если это и будет сделано, то за наш с вами счет. На наши деньги.

— А то на чьи же? — саркастически вмешивается третий. — Кого еще в Испании доить, как не нас?

— Ни стыда, ни совести… Регентство, хунта и кортесы впились в нас хуже пьявок и высасывают из нас кровь.

Дон Эмилио Санчес Гинеа — в строгом темно-сером фраке, в коротких штанах и черных шелковых чулках — отвел Лолиту в сторонку, к краю стола у окна, выходящего на бухту. Компаньонов тоже заботит невеселая ситуация с финансами. Мало того, что в прошлом году Кадис пожертвовал на нужды обороны миллион песо, недавно пришлось раскошеливаться на новые и новые затеи вроде военных экспедиций в Картахену и Аликанте, обошедшихся в шесть с половиной миллионов реалов и позорно провалившихся. А сейчас ползут слухи — а там, где дело касается податей и пошлин, слухи имеют неприятное свойство подтверждаться — о том, что якобы собираются ввести новый прямой налог на имущество, предварительно опубликовав сведения о нем. Дон Эмилио негодует. По его мнению, это одинаково крепко ударит и по тем, кто ведет свои дела умело и успешно, и по тем, кто дела своего не знает. Первых — потому что прижмут их еще сильнее; вторых — потому что коммерция зиждется на добром имени предпринимателя, и, если станет известно о трудностях, переживаемых некоторыми компаниями, это никак не укрепит доверия к ним, а где доверие, там и кредит. И уж во всяком случае, выбрано не лучшее время для подсчета чужих денег — приток колониальных товаров сократился, капитал иссякает.

— Это просто сумасшествие, — подводит итог старый негоциант. — Сумасшествие — вводить такой налог в торговом городе, где нет меры надежней, чем престиж, репутация и доброе имя… Да и не сможет никто подсчитать наши состояния, пока не сунет нос в наши гроссбухи. А это уже противозаконно.

— Свои, по крайней мере, я им не открою, — решительно произносит Лолита.

Она мрачнеет. Задумывается. Жестче становится линия поджатых губ.

— Уладим как-нибудь.

Мантилья откинута на плечи. Волосы собраны в узел на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Рядом с тарелкой, на которой ее пальцы крошат ломтик миндального торта, лежат закрытый веер, бархатный кошелек и стоит стакан прохладительного — молоко с корицей.

— Я слышал краем уха — у тебя неприятности, — понизив голос, говорит дон Эмилио.

— Вы хотели, наверное, сказать, что и у меня тоже? У кого их сейчас нет?