— Можешь не лезть вон из кожи, стараясь соблюсти учтивость. Говори уж сразу «в наши годы».

— Не скажу никогда.

— Дурачок.

Снова наступает блаженное молчание сообщников. Меча достает из кармана пачку сигарет и кладет ее на стол, но не закуривает.

— Я знаю, о чем ты. Со мной происходит нечто подобное. В один прекрасный день я вдруг с изумлением поняла, что на улицах стало больше неприятных людей, что отели не так уютны, как прежде, а путешествия — не так увлекательны. Что города теперь безобразны, а мужчины огрубели и лишились былой привлекательности. И что война в Европе вымела все, что еще оставалось.

Она замолкает на мгновение и потом добавляет:

— По счастью, у меня есть Хорхе.

Макс рассеянно кивает, размышляя над тем, что сейчас услышал. Она ошибается, думает он, но вслух это не произносит. По крайней мере, на его счет. Он тоскует не по исчезнувшему миру, а по вещам много более прозаическим. Едва ли не всю жизнь он пытался выживать в этом мире, устоять на ногах, зная, что если упадешь — затопчут. Когда же это все-таки произошло, было уже слишком поздно начинать сначала: жизнь перестала быть бескрайним охотничьим заповедником, полным казино, дорогих отелей, кают первого класса в трансатлантических лайнерах и спальных вагонов в курьерских поездах, и элегантная манера закуривать или безупречно ровный пробор уже не могли принести удачу человеку молодому и отважному. Отели, поездки, города, люди — все, как с исключительной точностью сказала только что Меча, лишилось былой привлекательности. И ту старую Европу, которая танцевала когда-то в дансингах и на балах «Болеро» Равеля и танго «Старая гвардия», уже не разглядеть через посверкивающее в бокале шампанское.

— Боже мой, Макс… Ты был обворожителен… Этот твой элегантный и одновременно порочный апломб действовал безотказно.

Она пытливо вглядывается в него, словно отыскивая на постаревшем лице черты юного красавчика, которого знала когда-то. А Макс послушно, несколько бравируя своим особенным стоицизмом — на губах играет мягкая улыбка человека, смирившегося с неизбежным, — позволяет себя изучать.

— Красивая была история, а? — с нежностью произносит наконец Меча. — Ты и я. «Кап Полоний», Буэнос-Айрес и Ницца.

С полнейшим хладнокровием Макс молча перегибается через стол и подносит к губам руку женщины.

— Ты не верь тому, что я сказала тебе в прошлый раз, — Меча благодарит за поцелуй просиявшими глазами. — Ты великолепно выглядишь для своего возраста.

Макс с приличествующей случаю скромностью пожимает плечами:

— Да нет… Я такой же старик, как всякий, кто знавал любовь и разочарование.