– Насчет Пеньюэласа, муниципального архитектора, все ясно. – Навахо упер указательный и средний пальцы в крышку стола, у самого края, и начал перебирать ими, показывая, как, должно быть, ходил пострадавший. – Он с полчаса гулял по кровле, выискивая аргументы, с помощью которых можно было бы вынести смертный приговор церкви, и в конце концов облокотился на деревянные перила – там, возле самой звонницы… Дерево уже здорово прогнило, перила обрушились, Пеньюэлас полетел вниз и напоролся на металлическую трубу – ее еще не смонтировали до конца. Словно цыпленок, которого насадили на вертел… – Перестав перебирать пальцами, старший следователь поднял один, изобразив им торчащую трубу, и уронил на него раскрытую ладонь другой руки; она, как предположил Куарт, должна была изображать беднягу Пеньюэласа в роли цыпленка. – Все произошло при свидетелях. Перила потом тщательно обследовали, но ничто не указывает на то, что кто-то приложил к ним руку.

Старший следователь отпил еще глоток из бутылки и вытер усы тем самым пальцем, который только что играл роль трубы, после чего снова дружелюбно улыбнулся священнику. Они познакомились пару лет назад, во время посещения Севильи Папой. Тогда Симеон Навахо служил связующим звеном между Куартом и местной полицией, и они отлично понимали друг друга. Посланец Рима позволил старшему следователю записать на собственный счет такие выдающиеся заслуги, как арест священника – противника безбрачия, собиравшегося заколоть Папу ножом, или обнаружение взрывного устройства в корзине с бельем, приготовленной монахинями для высокого гостя. Вследствие этого Навахо удостоился личных поздравлений от министра внутренних дел и самого Папы, его фото появилось на первых полосах газет, да к тому же он получил крест за заслуги на красной ленточке. С тех пор никто в Главном полицейском управлении не смел более величать его «Мисс Магнум» (прозвище, которым он был обязан своей косичке). Сам «магнум» калибра 357 обычно покоился на подносе на его столе, среди бумаг. Навахо засовывал его в подмышечную кобуру лишь тогда, когда собирался к своей бывшей жене, чтобы забрать детей на субботу и воскресенье. Это, говорил он, внушало ей больше уважения. А детям просто нравилось.

Куарт оглядел помещение, в котором находился. За стеклянной перегородкой виднелась в профиль голова какого-то араба с опущенным долу взором; ему выговаривал что-то с крайне недружелюбным видом плечистый полицейский, но слов слышно не было, так что он шевелил губами беззвучно, – как в немом кино. По эту сторону перегородки на стене висели портрет короля в рамке, календарь, на котором прошедшие дни были яростно вычеркнуты, серый архиватор с наклейкой «ЭКСПО-92» и еще одной, с изображением листа марихуаны, вентилятор, пробковый стенд с фотографиями преступников, мишень с дротиками (стена вокруг нее была сплошь издырявлена) и постер, на котором несколько американских полицейских лупили дубинками негра под надписью крупными буквами: «Любовь зла».