На противоположной стороне улицы появилась длинноногая девушка в коротенькой юбочке, с ведром и мочалкой в руках, и принялась мыть основания витрин магазина готового платья. Старик Мачука задумчиво следил за ее движениями. Наконец, очень спокойный, он повернулся к Гавире.

– Пенчо… Ты никогда не задавал себе вопроса, почему я прихожу сюда каждый день?

Удивленный Гавира уставился на него, не зная, что сказать. К чему это он клонит? Проклятый старик.

– Ну, дон Октавио, – неуверенно пробормотал он. – Я вовсе не имел в виду… Я хочу сказать…

Под опущенными веками банкира промелькнул сухой насмешливый блеск.

– Однажды, очень много лет назад, я сидел на этом самом месте, а мимо прошла женщина. – Мачука снова взглянул на девушку из магазина, как будто в этом давнем воспоминании жила она. – Очень красивая, такая, что у меня просто дух захватило… Мы встретились глазами. Она шла мимо, а я подумал, что должен встать, остановить ее. Но я этого не сделал. Перевесили социальные условности, мысль о том, что я достаточно известен в Севилье… В общем, я не подошел к ней, и она ушла. Я утешал себя мыслью, что еще увижу ее. Но она больше не проходила здесь. Никогда.

Он поведал об этом без малейшего волнения – просто рассказал о факте. Кановас с бумагами под мышкой уже приближался; сухо поклонившись Гавире, он уселся на стул, с которого тот только что встал. Мачука, откинувшись на плетеную спинку своего стула, наградил вице-президента «Картухано» еще одной холодной улыбкой.

– Я очень стар, Пенчо. На протяжении жизни мне приходилось одни битвы выигрывать, другие проигрывать; а теперь все битвы, даже те, что должны были бы стать моими, я считаю чужими. – Он держал в своих худых, похожих на костлявые птичьи лапы руках документы, принесенные секретарем. – Любопытство во мне гораздо сильнее, чем желание победить. Знаешь, бывает, что кто-нибудь засунет в одну банку скорпиона и паука и смотрит на них, понимаешь?.. Не испытывая симпатии ни к одному из них.

Он сосредоточился на документах, и Гавира, пробормотав что-то на прощание, пошел вниз по улице, к машине. На лбу у него залегла вертикальная складка; плиты тротуара, казалось, качались у него под ногами. Перехиль, приглаживавший рукой прическу так, чтобы получше прикрыть плешь, увидев хозяина, спрятал глаза.

Солнечный свет, даже отраженный от желто-белых стен больницы «Лос Венераблес», бил по глазам, как удар футбольного мяча. На противоположном тротуаре, под плакатом, извещающим о воскресной корриде на арене «Маэстранса», двое белокожих туристов изнемогали от жары за столиком кафе, В зале «Каса Роман», куда не проникали этот свет и эта жара, ни в чем не уступающая жару огнедышащей печи, Симеон Навахо очистил креветку и, держа ее в руке, взглянул на Куарта.