У винтовой лестницы Фалько замедлил шаги и прислушался. Сверху не доносилось ни звука, и во всей квартире было тихо. Стал осторожно подниматься по ступеням и попал наконец в обширную студию с голыми стенами, облицованными плиткой, с массивными балками под потолком и просторными окнами, за которыми не было ничего, кроме ночной тьмы. И, направив световое жало налево, за большой стремянкой во всю ширь стены увидел «Гернику».
Он вытащил сигарету и стал неторопливо курить, стоя перед огромным полотном и водя по нему тусклым лучом фонарика. Картина была, по-видимому, совсем готова. Определить точнее не позволяла манера, в которой работал Пикассо. Написана в черно-серой гамме, не оживленной никаким другим цветом. При слабом освещении, а вернее, в полутьме казалась тяжким кошмарным сном, разъятым на геометрические фрагменты – бык, лошадь, вопящая женщина с мертвым ребенком на руках, рука с керосиновой лампой, другие руки, воздетые к небесам.
На Фалько впечатление произвел только размер картины. Как и в прошлый, и в позапрошлый раз он не мог оценить художественные достоинства, если таковые у нее вообще были: понятия об этом не имел и обзаводиться им не собирался. Зато сейчас совершенно точно понял, что война и смерть – темная и грязная сторона человеческого бытия и его последствие, очень хорошо ему знакомые, – материи слишком сложные и требующие слишком сильного напряжения, чтобы кто-то мог воплотить их на холсте. Даже если этот «кто-то» – сам Пикассо.
Впрочем, заключил он, рассуждать обо всем этом – не его дело. Он здесь не за тем, чтобы судить и рядить. Он не художественный критик и не галерист, а тайный агент, шпион и иногда, если потребуется, – убийца. И явился сюда не оценивать достоинства произведения, верность реализму, кубизму или новое слово в модернизме. На искусство ему… да, вот именно. Это не его делянка. И потому он бросил окурок на пол, растер его подошвой, отвел глаза от картины и занялся тем, ради чего пришел.
Влез по стремянке, держа в одной руке фонарь, а в другой швейцарскую бритву, и ею вырезал из самого центра картины изрядный кусок – чуть меньше метра в длину и сантиметров семьдесят в ширину – точно в той части, где была изображена конская голова.
Ущерб следовало причинить только картине. Стараясь действовать бесшумно, он отодвинул подальше баночки с красками и все, что легко воспламеняется. Потом извлек бомбу и несколькими оборотами отвертки прикрепил ее к центральной перекладине так, что она пришлась вплотную к самой середине картины, под вырезанным прямоугольником. Потом завел будильник, поместил внутрь пятисантиметровый металлический стержень с выемкой, привязал кончик шнура к изолирующей прокладке между двумя кончиками деревянной прищепки. И только тогда подсоединил второй проводок к батарейке. Сверил свои часы с будильником. У него было три часа, чтобы оказаться подальше отсюда, у Нелли Минделхайм и ее подруги Мэгги. Время, предназначенное делу, истекло, близился час потехи.