Тот, надвинув шляпу-панаму на глаза, задрал голову, чтобы получше рассмотреть германский и советский павильоны, стоявшие по обе стороны проспекта: огромная бетонная башня, увенчанная золоченым орлом со свастикой в когтях и со свастиками у подножия, вписанными в белые круги на красных знаменах, высилась напротив тридцатиметровой скульптурной группы – мужчина и женщина, вероятно, рабочий и колхозница, взметнув над головой молот и серп, возвещали пришествие славного пролетарского будущего. Две ипостаси тоталитаризма встретились лицом к лицу.
Адмирал с любопытством проследил его взгляд:
– Ну, что скажешь?
Фалько немного подумал:
– Симметрия.
– Больше ничего?
– Зловещая симметрия.
Адмирал снова – на этот раз обстоятельней – оглядел оба павильона.
– Ты прав, – заключил он. – Жуть берет, а?
– Да уж.
– Скверные времена настают для архитектуры малых форм.
– Интересно, как будет бедняжка Европа вылезать из того, что на нее надвигается?
– Уже надвинулось.
На террасе оказался свободный стол, и они заняли его, поглядывая на вздымающиеся к небу струи фонтана. Над павильонами на другом берегу, за врезанным в небесную синеву мостом Йены поблескивала ажурным металлом Эйфелева башня.
– Когда возвращаешься в Испанию? – спросил адмирал.
– Утренним экспрессом в Андай. А вы?
– На будущей неделе увидимся в Саламанке – у меня тут еще есть дела. Явишься ко мне во вторник.
– Будет исполнено.
– А до тех пор постарайся не вляпаться, утешая жен, чьи мужья на фронте. Помни, что нынче почти у всех мужей пистолет на боку.
Они заказали