В декабре он получил письмо от Марша. Марш с необыкновенным энтузиазмом описывал колоссальный успех постройки железной дороги, которая уже продвинулась на шестьсот миль к западу от Омахи, ускоряя продвижение с каждой неделей.

«Вы, Дэви, на стороне, которая отстает, — писал Марш. — Очень жаль, что в день победы вы будете не с нами».

— Я буду там, — нахмурившись, сказал Дэви, и глаза его вспыхнули огнем. — Я отправился бы сейчас же, но я не могу оставить здесь работу. Крокер порядочный человек, он доверяет мне, и я должен так или иначе оправдать его доверие и выдержать до конца. Но — Боже мой — как долго тянутся дни!

В конце письма Марш кратко упомянул о Мэри: «Мэри здорова, но она как-то ко всему равнодушна. Я думаю, Дэви, что она страдает от разлуки с вами, хотя и не говорит мне об этом».

«Она могла бы написать мне хоть словечко, только словечко», — думал Дэви с горечью, в то же время понимая, как несправедливо он рассуждает.

«Я — самый ничтожный и скверный дурак на свете, — говорил он себе. — Иногда я думаю, что никогда не вырасту! Ну, что же… Вот я отказался говорить с ней в поезде; ведь видел же я, что она не прочь заговорить со мной, если бы я вел себя по-человечески; потом уехал из города, не сказав ей ни слова, и ждал, что она сама унизит себя и заговорит со мной. Эх, Давид Брендон, еще многому тебе надо учиться!..»

Он сообщил о письме в тот же вечер Кезею и очень много и горячо говорил о Мэри.

Глаза Кезея заискрились от удовольствия.

— Разве я не говорил вам, Дэви, что она забудет все и простит вас? Ведь вы для нее все на свете, — говорил Пат.

— Хотел бы и я думать так, Пат, — печально ответил Дэви. — Я сознаюсь теперь, что был настоящим идиотом. Каждый раз, как представлялся мне счастливый случай, я его портил. Пришел с гор и сейчас же подрался с Джесоном, потом попал на удочку с этой фальшивой запиской, как дурак бросился в зал Холлера и снова подрался с этим мерзавцем, хотя дал слово не делать этого. Наконец в поезде я был просто подлец, что не подошел к ней и не сказал ей, что действительно было у меня на сердце.

— Ах, Дэви, то же самое было и со мной, — с жаром сказал Пат. — Я помню, как в дни моей глупой юности я повернулся спиной к моей Норе Бреди. Повернулся прямо как шомпол в винтовке, стараясь избегать ее умоляющего взгляда. Я не могу припомнить все подробности, потому что был очень молод и задирал нос слишком высоко.

— И она простила вас?

— По правде говоря, нет, — признался Пат. — Но несколькими ядовитыми словами она сразу выжгла из меня весь дух высокомерия. Потом я услыхал, что она соединилась брачными узами с одним протестантом-негром из Бельфаста.