Поездка по снегу в Сен-Дени в мой день рождения остается одним из моих самых светлых воспоминаний. Тогда все шло прекрасно. У меня были признание, известность, работа и друзья. Немногие молодые люди в двадцать один год могли похвастаться такими достижениями. Прямые голые деревья, как салютующие солдаты, выстроились по обе стороны от дороги, стаи черных птиц выкрикивали свои приветствия, несколько снежинок упали с веток и теперь таяли на дрожащем капоте моего автомобиля, Эсме прижималась ко мне, когда водитель нажимал на газ. Из домов выбегали дети, они махали руками и кричали от восторга, церковные колокола пели, и даже овцы поднимали головы, чтобы проблеять нам «ура!». Я приподнял свою внушительную шляпу, приветствуя семейство, ехавшее в тележке, которую тащили две лошади серой масти. Я потянулся и нажал на клаксон, когда крестьянин с семейством пробирался по дороге от одного поля к другому. Я кричал от радости, видя в стальном небе летящих гусей, которые поднялись над большим ангаром и двигались все выше и выше, пока не скрылись с глаз: «Знамение!» Я приказал водителю остановить автомобиль и заставил Эсме выйти. Сторож, стоявший у ворот, узнал меня. Он пропустил нас, и мы прошли по свежему снегу в ангар. Отворив маленькую дверцу, мы проникли внутрь. Окна в крыше замерзли и приобрели волшебный вид. Лед в холодном прозрачном воздухе сверкал так, что опоры и леса мерцали, как серебро.

– Это сказочная страна! – Эсме стояла в лучах света. На ее меха падал иней, похожий на маленькие звездочки.

– Это сказка наяву. – Морозный воздух меня бодрил. Когда я говорил, снег приглушал эхо. – Подожди, мы еще взлетим выше облаков, ты и я, потягивая коктейли и слушая оркестр. Мы полетим в Америку.

– Ты должен пригласить Дугласа Фэрбенкса – пусть он полетит первым! – Она стояла прямо под массивным корпусом дирижабля. – Он так любит приключения!

Я сказал, что напишу ему в тот же вечер.

По пути домой Эсме пожаловалась, что снег ее ослепил. У нее ужасно разболелась голова. Днем девушка легла в кровать и не смогла вечером пойти к де Гриону. Она настояла, чтобы я не отказывался от приглашения и пошел один. Я ушел, Эсме осталась одна. Она лежала, приложив к голове лед, – крошечная, нежная фигурка в постели, среди кружев и белого белья. Я чувствовал, что подвел ее. Возможно, переход от трущоб Галаты к парижскому высшему свету оказался слишком внезапным? Она часто тушевалась в обществе более искушенных людей старшего возраста, которые, конечно, предполагали, что она принадлежит к их классу. Она затруднялась в выборе слов, хотя все ценили ее скромное очарование. Считая Эсме моей сестрой, за ней ухаживали красивые молодые люди. Я не осуждал их. Меня это нисколько не огорчало. Я никогда не сомневался в искренней привязанности Эсме. Я уже говорил, что с удовольствием разрешал ей принимать приглашения на прогулку в парке или даже на обед, хотя и предупреждал, что намерения молодых людей не всегда будут благородными. Ей следовало принимать меры против тех, кто приглашал ее в мюзик-холлы или на частные ужины. Она доверчиво, не возражая, приняла мой совет. Она сказала, что я знаю о мире гораздо больше, чем она. В таких вопросах я был ее наставником, истинным старшим братом. Иногда казалось, что она принимала наш обман за чистую правду. Часто она и наедине называла меня братом. Когда мы занимались любовью (а это по целому ряду причин случалось довольно редко), Эсме говорила, что совокупление приобретало восхитительный оттенок греха, кровосмешения. Она оставалась моей свежей, прекрасной, чистой розой, лишенной недостатков, – как будто девственная невеста, перед которой открывался весь мир. Сам я наконец повзрослел и знал, что ей еще долго предстояло расти. Не стоило спешить. Ее девичество прекрасно – пока оно есть. Мою юность забрали война и революция. Я завидовал людям, которые могли наслаждаться юношеской свободой. Если бы у меня были дети, я обеспечил бы им абсолютную безопасность, долгое и хорошо спланированное обучение. Раннее столкновение с миром ни к чему хорошему не приводит. Я чувствовал, что за спиной у меня уже целая прожитая жизнь, но я не пожелал бы такого никому.