Теперь, когда первоначальное волнение улеглось, мое настроение снова начало портиться. Вновь появились мысли об Эсме, Коле, матери и капитане Брауне. В качестве утешения я принялся сочинять письма, излагать обстоятельства своего путешествия через Ноксвилл в Мемфис, рассказывать о знакомстве с рекой Гекльберри Финна и с южанами. Я написал несколько таких писем, и тут в дверь номера постучали. Я встал из-за стола, чтобы открыть дверь. Передо мной стоял Чарли Роффи, восторженный и извиняющийся. Его живот поднимался и опускался, лицо раскраснелось после подъема по лестнице.

– Мне так жаль, что мы не смогли встретить вас на станции, полковник. Вы, должно быть, считаете нас невоспитанными проходимцами. Мы с Диком возвращались из Джексона и немного задержались. Я очень надеюсь, что вам все понравилось.

Я ответил, что всем доволен. И предположил, что могут возникнуть некоторые незначительные трудности, связанные с квартирой, и, вероятно, позже мне понадобятся советы по мелочам, но сейчас я был уверен, что через пару дней почувствую себя настоящим аборигеном.

– Конечно, так, сэр. Если нужно, мы подыщем для вас слугу. Еще что-нибудь вам требуется? Наличные?

– У меня сейчас вполне достаточно средств. – Я замялся. – Было бы недурно, если бы вы указали мне, где можно найти… общество.

Он был удивлен.

– Мы не такие отсталые, как хотят думать некоторые. Нужно соблюдать осторожность, и, я уверен, вы это оцените. Чем меньше город, тем больше в нем глаз, да? Но, конечно, все можно устроить. Теперь, скажите мне, привезли ли вы свои проекты?

– Они в этом ящике.

– Роскошно! – Чарли Роффи опустил подбородок и надулся, как петух, а потом посмотрел на меня искоса. Его розовые губы изогнулись в улыбке. – Я по-настоящему рад нашей встрече, сэр. Это истинная удача. Это судьба. Мемфис скоро будет на подъеме. Он стремится двинуться в будущее как можно быстрее. Это самый лучший момент для нашего объединения. Скажите, сэр, не хотите поужинать со мной и Диком Гилпином чуть позже?

Я сказал ему, что с удовольствием приму приглашение. Я заметил, что подражаю любезности пожилого человека. Его поведение было волнующим напоминанием о моем прошлом. Южная вежливость очень убедительна и зачастую, как ни странно, агрессивна. Она свидетельствует о тщательно сохраняемой культуре и о стремлении к поддержанию порядка. Она становится вызовом посторонним при том, что кажется чем-то совершенно противоположным. Как я обнаружил, южане могли порицать собственные грубые нравы, и это самоуничижение свидетельствовало о подлинном высокомерии. Такое часто встречалось в культурах, которые со всех сторон подвергаются нападкам, – я тотчас признал это свойство. Южане разделяли нашу русскую привязанность к колоритной речи и красочным выражениям, и поэтому здесь я мог чувствовать себя более непринужденно. Мне редко приходилось высказывать свое мнение – они как будто всегда заранее принимали мое согласие, и это, конечно, оказалось очень удобно. (Как выяснилось, разногласий между нами вообще практически не было.)