Стояла пора золотой осени, тепло припекало солнышко; колючие кусты терновника на склонах балки надели свой прощальный наряд, украшенный сизоватыми бусами ягод и оранжево-желтыми листочками. На дне в сумеречной сырости буйствовали заросли репейника с опушившимися корзинками соцветий, борщевика, высоко выбросившего грязно-белые зонтики, и по-весеннему ярко-зеленой крапивы.

В балке до наступления темноты укрылись Трушин, Ашихманов и Ася. До Карповки оставалось семь-восемь километров, но наступающий рассвет загнал их в заросли. Место было надежное, времени достаточно для того, чтобы отоспаться и еще раз обсудить в деталях предстоящую операцию. На куст репейника села маленькая птичка и начала быстро-быстро клевать семена. Клюнет — и посмотрит на людей, клюнет — и опять на людей…

— Ой, какая крохотулька! — восторженно шептала Ася. — Что за птичка?

— Это самая маленькая синичка, — сказал Трушин, — у нас ее почему-то гаечкой называют.

— Гаечка? Красиво!

Птичка, должно быть, заметила внимание к ней, вспорхнула и улетела.

Помолчали минуты две-три.

— Ася, твой ухажер, наверное, заждался, — пошутил Ашихманов, — новые серенады разучил на губной гармошке.

— А вы, Сергей Никитич, откуда знаете, на чем он играет?

— Сама же ты рассказывала.

— Ой, я совсем забыла! Правда, он один раз играл на губной гармошке.

— Ася, тебе надо бы принарядиться, чтобы завлечь рыжего, — сказал Трушин. — А то такая замарашка…

— У меня в узелке, между прочим, есть голубое крепдешиновое платье. Наряжусь, наведу марафет — не только фриц, а и вы с Сергеем Никитичем в шпалы ляжете. — Девушка озорно сверкнула синими глазищами.

— Прекрасно! — пошутил Ашихманов. — Я тогда вызову рыжего на дуэль, затолкаю ему кляп в рот и приволоку в «Цыганскую зарю».

— Желаю успеха, — весело проговорила Ася. Положив под голову узелок, она попыталась уснуть, но минут через пять поднялась. — Нет, не усну. Товарищи мужчины, мне скучно, расскажите что-нибудь, а то все о делах и о делах… Андрей Федорович, расскажите про свою первую любовь.

— А я не помню: дружил со многими девушками, и все они…

— Тс-с-с! — Ашихманов предупреждающе поднял палец.

Дорога проходила метрах в двухстах от балки, где они укрывались. Послышался нарастающий рокот мотоцикла, а затем — громкая немецкая речь и лай собаки, вероятно овчарки. Чекисты притихли.

— Если сунутся сюда, стрелять с близкого расстояния и одиночными, — шепотом предупредил Трушин. — Надо беречь патроны.

Немцы подошли к краю балки, собака не унималась. Фашисты дали длинную очередь по дну балки, собака замолчала. Видно, ее собачье самолюбие было удовлетворено: все-таки ее сигнал не остался без внимания.