Я с облегчением выдохнул: устанавливать палатки под проливным дождем стало бы для меня настоящей пыткой, и остальные, похоже, были вполне согласны со мной.

На быстром совете все практически единогласно приняли решение двигаться туда, и, взвалив промокшие пожитки на плечи, цепочкой, один за другим аккуратно тронулись вверх по скользкому склону берега. Я шел в середине, таща на плечах промокший рюкзак, весивший не меньше тонны. Следом за мной поднималась Хельга, поклажа которой, казалось, была больше ее самой. Движимый джентльменским порывом, я предложил было помочь ей, однако она, обдаваемая струями дождя, бросила на меня настолько негодующий взгляд, что больше я не дерзнул повторить этого…

Вскоре деревья расступились, и мы прямо уперлись в ограждение из проржавевшей, во многих местах прорванной металлической сетки. Сверкнула молния, и сквозь пелену дождя за ней блеснули мокрые шиферные крыши нескольких продолговатых строений. Это действительно был пионерский лагерь – и судя по густо заросшей высокой травой территории, покинутый уже не один десяток лет. Олег с трудом распахнул створки проржавевших ворот, над которыми до сих пор красовалась облупившаяся надпись: «Буревестник». Это место, особенно в дождь, производило гнетущее впечатление своей глухотой и заброшенностью: на нас таращились зияющие пустотой окна палат; на игровых площадках, заросшие травой по самые перекладины, торчали покосившиеся, ржавые гимнастические снаряды; деревянные доски стен были изъедены мхом и гнилью…

С неимоверным отвращением проследовал я за остальными к одному из строений и, чуть не споткнувшись на полуразрушенном крыльце, вместе со всеми вошел внутрь. При виде насквозь отсыревшего, омерзительно пахнущего плесенью и старым жильем помещения, судя по всему, кишевшего мокрицами, пауками и прочей мерзостью, я непроизвольно поежился, однако другой альтернативы на ближайшее время пока не предвиделось. По-видимому, здесь раньше был какой-то учебный класс: кругом в беспорядке стояли заплесневелые, полуразвалившиеся парты; стены украшали потемневшие плакаты, пол сплошь устилали желтые, полуистлевшие газетные листы. Очевидно, с тех пор как забросили лагерь, люди наведывались сюда крайне редко. Однако коротать здесь темную ненастную ночь было всяко лучше, чем сидеть под мокрой сосной на пронизывающем ветру, ожидая неизвестно чего. В самом деле: в помещении была пускай неплотно закрывающаяся, висящая на одной петле, но все же дверь; в окнах, хотя и запыленные, едва пропускающие свет, все же присутствовали стекла; крыша, местами пропускающая дождь, все-таки была над головой. Моментально старое помещение наполнилось шумом и грохотом: ребята с треском сдвигали старые, рассыпавшиеся от одного прикосновения парты, освобождая пространство. Игорь с громовыми ударами топорика расправлялся с наиболее сухими из них, превращая в материал для растопки. Костя, отлучившийся наружу, уже с грохотом приволок откуда-то ржавую пустую бочку, вероятно, присмотренную на улице. Я и Хельга ногами отбрасывали в стороны с освобожденного пространства валявшуюся бумагу и прочий хлам…