Он так и не почувствовал, как его подхватили тонкие руки, не увидел удивленного, изящно вылепленного лица, которое склонилось над ним.

Когда Оуэн пришел в себя, он ощутил тепло в ногах, невероятную роскошь сухости и покалывающего жара, о которых мог лишь мечтать в предыдущие три дня, когда потерял веру в то, что мир вокруг когда-нибудь перестанет быть холодным и мокрым.

Он постарался сосредоточить все свое внимание на нижней части тела, чтобы не чувствовать острой боли в голове. Но тут сознание вновь оставило его.

Потом ему стало немного лучше и показалось, что он слышит ласкающую слух испанскую речь, что было, конечно же, невозможно. Когда он вынырнул на поверхность в следующий раз, Оуэн попытался привести в порядок свои мысли и оценить состояние четырех конечностей, ребер и головы. Ему удалось слегка привстать, и он открыл глаза.

— Ага, сеньор Оуэн проснулся. И очень вовремя.

Говорил вовсе не Фернандес де Агилар; за тридцать лет, проведенных рядом с ним, Оуэн изучил его голос лучше собственного. Вопреки протестам своего тела он пошире открыл глаза и заставил себя повернуться на голос.

Он находился в большой удобной кухне, где пол был вымощен каменными плитками, а в огромном камине горело столько дубовых поленьев, что на растопку, наверное, пошло целое дерево. В помещении было изумительно тепло. За новеньким дубовым столом сидел Фернандес де Агилар, который впервые после ранения в ногу выглядел вполне прилично. Рядом с ним сидел кто-то, одетый в черное. «У меня есть недавно осиротевший кузен…»

Кузен Тайта поднялся и подошел к Оуэну, лежавшему на раскладной кровати.

— Прошу меня простить, сэр. Я живу со своим овдовевшим отцом, а Англия в такую погоду не совсем то место, где следует путешествовать честным людям. Я приняла вас за разбойников, заявившихся к нам, чтобы отобрать у нас то немногое, что нам удалось скопить. Если бы ваш друг не закричал на испанском, я бы причинила вам более серьезный вред. Скажите спасибо, что он устал, лишь поэтому вы сохранили свои конечности. Если бы он не был смертельно измучен, он бы закричал по-английски, и, боюсь, это стало бы концом для вас обоих.

Оуэн таращился по сторонам, пытаясь поставить на место перевернутый мир. Лицо, на котором он с таким трудом сосредоточил взгляд, выдавало острый ум и немалую закалку; широкое во лбу и щеках, оно сужалось к овальному твердому подбородку, нависавшему над тонкой шеей. В темно-серых кошачьих глазах горел насмешливый и яростный огонь. Идеальной формы губы, окруженные глубокими морщинами, говорили о том, что этот человек много смеется — пожалуй, их владельцу было ближе к пятидесяти, чем к сорока.