Глаза у Эдуарда Уэйнрайта были такими же серо-стальными, как и у его дочери. Он использовал их, как фехтовальщик свою шпагу, чтобы удерживать Оуэна.
— Вы знаете, что живой камень следует положить на каком-то расстоянии отсюда?
— В том месте, где белая вода. Моя бабушка описала его мне, а мудрый француз говорил о нем очень давно, в лето моей юности, чтобы я мог понять, почему она так поступила.
— Оно недалеко отсюда? Вы можете отправиться туда прямо сейчас?
— Если потребуется, хотя путь туда будет нелегким, если нам придется путешествовать тайно. Нам нужно в Йоркшир, туда, где я вырос, а это десять дней пути.
— Тогда мы оба можем выполнить наше предназначение. Я вновь спрячу карту, которую хранит моя семья, а вы должны отправиться в Йорк, чтобы завершить ваше последнее дело с камнем. Марта! Положи свитки в тайник.
Дочь Уэйнрайта выполнил а его просьбу, закрыла тайник и позволила огню запылать с новой силой. Жар был уже не таким сильным, как прежде, но на кухне вновь стало тепло.
— Благодарю вас.
Эдуард Уэйнрайт с трудом поднялся на ноги.
Без всяких сожалений он протянул камень Оуэну, а потом низко поклонился ему и Фернандесу де Агилару.
— Господа, я испытал огромную радость, увидев камень и вас в последние дни моей жизни, и моя благодарность безмерна. Мне бы следовало немедленно отослать вас для выполнения вашей последней задачи, но сегодня совсем неподходящая ночь для путешествия, и я уверен, что вы вполне можете отправиться в путь утром. А мы постараемся нагреть вам постели и приготовить ужин на четверых, если вам еще не надоел вкус жареного гуся.
ГЛАВА 29
ГЛАВА 29
Неподалеку церковный колокол пробил полночь.
Седрик Оуэн лежал в постели и смотрел в потолок. Простыни были холодными и влажными и такими накрахмаленными, что он не мог в них завернуться. В комнате пахло запустением, на потолочных балках виднелась паутина. Из матраса торчал конский волос и больно колол спину. Тем не менее такая постель казалась ему роскошью после ночей, проведенных под открытым небом. Он отодвинул ноги от нагретого кирпича, завернутого в его собственные шерстяные носки и уже потерявшего почти все тепло, и прислушался к медленным биениям сердца нового дома и к дыханию человека, лежавшего на соседней кровати.