В рань-прерань, когда пастух еще только собирал коров по дворам, чтобы выгнать их к поскотине, когда по озеру валил взъерошенный ветром туман, оттолкнули ребятишки тяжело груженную лодку от зеленоватых, скользких мостков и поплыли к синеющей нитке дальнего берега, где и думали порыбачить с одной или двумя ночевыми. Легонький ветерок рябил парящую утреннюю воду. С мостков, набрав ведра и приготовленно держа коромысло, долго и тревожно смотрела вслед ребятишкам мать Пашки Семкина, гребущего сейчас на пару с Ванюшкой. С лихими песнями и хохотом отгреблись километра три с гаком, оставалось, судя по береговым приметам, еще столько же; а вот уже и деревенские избы заволоклись маревом, зато яснее проступили заросли тальника и одинокие кривые березы на сухих буграх, как вдруг, нежданный-негаданный, наскочил шало степной ветер, быстро взбунтил все озеро и погнал зеленые, с белыми барашками, свистящие волны. Ребятишки, а сидело их в лодке трое, испуганно зашебаршились, суетливо заколотили веслами, вздымая тучи брызг, но благо что волна все же катила попутная, и девятилетний Маркен Шлыков, как самый старший, быстро, где пинком, где матеркой, утихомирив ребят, стал править кормовушкой прямо по волне. Все пошло ладом, Ванюшка со своим дружком успокоились, даже посмеялись над недавним испугом, дивясь, как ходко несло узкодонку к тальниковому берегу. Но уже почти на мели, когда Маркен, видимо, ослабил кормовушку, неуправляемую лодку вдруг разом поставило бортом к волне и завалило набок. Перевернуть не перевернуло, потому что Маркен спохватился и мигом выправил нос по волне, но воды нахлестало чуть ли не по самые уключины. Ванюшка с Пашкой опять было растерялись, но под жгучими взглядами Маркена скоро опомнились, пошли ведрами отчерпывать воду, собирать удочки, банки с червями, выжимать промокшую до нитки одежонку — свитера, телогрейки, штаны, рубахи, а уж когда выложили из дерюжных кулей домашнюю снедь, то даже у Маркена злобно и отчаянно опустились, руки — намокли чай, сахар, соль, а две буханки хлеба и вовсе расползлись по мешку жидкой кашицей, которую, ничего больше не придумав, тут же и выплеснули в озеро на скорм рыбе. Все приуныли, оставшись без хлеба, потому что уже хотелось чего-нибудь пожевать — утром спозаранку в спешке и суете даже чаю не попили, а теперь хорошо промялись на веслах и самое бы времечко попить чайку с хлебцем да с сахарком. Но поворачивать назад и грестись против волн было пустой затеей — сил никаких не осталось, да и ветер не думал стихать, а пуще хлестал по воде, махом выкапывая в ней глубоченные темные ямы, выворачивая пенистые высокие отвалы. К тому же и стыдно было возвращаться несолоно хлебавши, не выудив и одного рыбьего хвоста.