Обед был чудесен, – разве что ему показалось, что чеснока и специй в тцатцики повар переложил, – блюдо слегка горчило, но прохладное вино с прекрасным цветочным букетом и привкусом спелых фруктов поправило дело.

Он мог себе позволить такой роскошный обед. Да он теперь может себе позволить все, что угодно, когда дело сделано!

Покончив с обедом, он решил отдохнуть и вытребовал у охранявшего его сержанта мягкий плед, которым застелил убогий лежак из кожзама, и улегся, удобно скрестив руки за головой и утомленно прикрыв глаза. Почти уже задремывая в сонной истоме, он вновь и вновь возвращался мысленно к своей прошлой жизни.

Пьер-Огюст Делоне разочаровался в себе как в художнике, когда ему еще не исполнилось и тридцати. Сколько он себя помнил в детстве, маленьким мальчиком Пьер все время рисовал, изводя огромное количество бумаги, а когда она заканчивалась, переходил на стены и обои их особняка под Парижем.

Родители души не чаяли в талантливом ребенке, единственном своем чаде, прощая ему все, и все детство и юность твердя ему о том, какие великие гены он, возможно, носит в себе. Еще бы!

Его двоюродный прадед Жюль Эли Делоне, ученик Фландрена и Ламота, блестяще окончивший Парижское училище изящных искусств и получивший по выходе из него так называемые «римские премии» – второй степени в восемьсот пятьдесят третьем году и первой в пятьдесят шестом году за картину «Возвращение юноши Товии в родительский дом», был талантливым историческим живописцем своего времени. Он искренне верил в Бога, и поэтому все его полотна, написанные на сюжеты из Священного Писания, отличались глубиной вложенного в них религиозного чувства.

Пьер-Огюст прекрасно помнит, сколько часов он провел в парижской галерее у картин «Страсти Христовы» и «Причащение апостолов», безуспешно пытаясь копировать картины прадеда.

Родители часто приводили его еще совсем юным в Церковь Пресвятой Троицы посмотреть на стенную роспись и в одну из зал «Новой Оперы», где Жюль Делоне тоже расписал несколько плафонов. Но религиозность была чужда маленькому Пьеру, лица апостолов и святых казались ему мрачными и надменными, а пылкая душа юного художника жаждала света и ярких красок. Да что там прадед с его библейскими картинами, не доживший десяти лет до двадцатого века, – были в роду Делоне художники посовременней, и какие!

Взять, к примеру, основоположника «орфизма» Робера Делоне – его дядю, который родился в восемьсот восемьдесят пятом году в Париже, женился на эмигрантке из Одессы Соне Терк, и с тех пор они жили и творили вместе, создав целое новое направление в живописи. Члены группы «Золотое сечение» и «Синий всадник», они вместе организовали парижский салон искусств «Реалите Нувель», участвовали в оформлении Всемирной выставки в Париже в девятьсот тридцать седьмом году, создав панно величиной почти в двести пятьдесят квадратных метров!