Уже значительно позже, став искусствоведом, Пьер-Огюст заметил, какое сильное влияние на творчество его дяди оказали постимпрессионисты, прежде всего Сезанн, но для молодого Пьера Робер Делоне был кумиром всей его юности.

Жена художника Соня стала крупнейшим мастером ар-деко, её находки широко использовались в дизайне, керамике, сценографии, рекламе, была известна как иллюстратор книг, разработчица узоров для тканей «от-кутюр» и театральных костюмов, работала над скульптурой, керамикой и акварелями…

Мать часто говорила ему, что его тетка – Соня Терк-Делоне – стала первой художницей, имевшей персональную выставку в Лувре в шестьдесят четвертом году! О, Франция по заслугам оценила его гениальную родственницу, вручив ей в семьдесят пятом Орден Почетного Легиона.

Пьер-Огюст родился в год смерти своей великой тетки, словно приняв у нее эстафету в искусстве. Как тут самому не стать великим художником!

Но он им не стал. Почему?

Пьер-Огюст вздохнул и нервно передернул плечами. Последнее время он все чаще и чаще задавал себе этот вопрос. Мысль эта была ему неприятна. Да и сейчас от нее в груди вдруг начало разливаться какое-то жжение, надо бы выпить еще бокал вина. Вот не хватало теперь изжогу заработать на почве нервного расстройства! Этот хам и неандерталец О'Брайен у него еще попляшет, уж об этом Пьер-Огюст позаботится! Хотя в интуиции краснорожему ирландцу и не откажешь, но все, поздно, их поезд ушел!

Победно улыбнувшись и не вставая с лежака, он протянул руку, взял со стола наполовину наполненный бокал и сделал добрый глоток вина. Стало немного полегче.

Первая причина, по которой он не стал ни великим художником, ни гениальным скульптором, заключалась в том, что там, наверху, награждая мальчика талантами, что-то напутали в небесной канцелярии и Пьер, унаследовав от своих предков в полном объеме и чувство прекрасного, и ощущение формы и цвета, композиционное чутье, ощущение перспективы и глубины, – вместе со всеми этими дарами получил настолько никчемные, корявые и дрожащие руки, что казалось, будто в нем живут два разных человека: знаток и ценитель прекрасного, художник и творец, а с другой стороны – совершенно беспомощный мазила и пачкун.

Вторая же причина заключалась в том, что Пьер-Огюст был достаточно умен, чтобы это понять: ему никогда не стать великим художником. А раз не стать великим – решил он – то быть средним он не имеет права из уважения к семейной традиции. Тем более, что имея безупречный вкус, он и сам не мог без содрогания смотреть на всю ту, как он говорил, «пачкотню», что выдавала на холсте его неловкая кисть.