А как уходил, все боялся – побегу, себя выдам. Так и шел, каждый шаг считая. Пятый… десятый… двадцать первый… И только как за угол завернул, как Барабан-площадь увидел…

Далеко ли можно за два часа убежать?

Да на край света можно! Особливо ежели места знаешь. Даже если ворота городские запрут, стражу, альгвазилов дурных, по улицам пустят. Тоже мне, напугали! Или через стены не перелазят? Или Альменилью-вал трудно перейти? За два часа можно полдороги проплыть – до той же Саары, если грести, конечно, рук не жалея. А уж если эти два часа по Севилье побегать? Да еще мальчишек с Ареналя стрелами по улицам пустить… Башка звоном пойдет!

У меня и пошла. Да как ей, бедной, не зазвенеть, ежели

Хиральда-Великанша ударила? Кончилась вечерня, народишко от галереи Градас по улицам темным прошлепал…

А я – как обычно, от входа неподалеку. От дверей соборных, что ключом тяжелым запираются.

Жду.

Жду и сам себя ругаю. Небось, ежели бы время зря не тратил, уже и до Саары добрался. Протопал бы по сходням, прыгнул в первую шебеку, что за море плывет.

…А может, там меня и ждут? Ведь куда Начо Белому, вору морскому, убегать? Да и не во мне только дело.

Остается – ждать. Ждать, на двери соборные поглядывать…

Есть!

Хоть и далеко, хоть и тучи небо закрыли, а все одно – не спутаю. Высокий, в ризе длинной, руками машет… Вздохнул я, сообразить пытаясь – напоследок. Все ли верно делаю? Да кто же мне скажет? Делаю – и делаю.

Пошел! Он пошел – и я пошел.

– Благословите, падре Хуан!

Долго он на меня смотрел глазами своими совиными, сеньор архидьякон. Долго хмурился, пальцы складывал.

– Et nomini Patris…

Склонил я голову, подождал, пока «Amen» скажет…

– Падре Хуан…

Засопел он – громко так, сердито. На меня надвинулся, за руку схватил:

– Не здесь! Совсем сдурел ты, сыне? Пошли!…