Махнула рукой Костанса Валенсийка, отвернулась, на реку, от дождя мутную, поглядела:

– Да все равно уже теперь. Ошиблась я, мачо. Отпустили меня – да не выпустили, не иначе знали, где искать тебя, беглого! Не нужна им Валенсийка оказалась…

Дернула цыганка плечами – словно мороз ударил. Да и мне почему-то холодно стало.

– Видно, и вправду, мачо, – нельзя смерти другому желать. Пожелаешь – к тебе самому и прилетит, ай, прилетит. А ты уходи, уходи, Начо, ищут тебя, сюда скачут. Не хочу, чтоб ты умер, уходи. Со смертью даже вражда кончается… Уходи!

Обернулась, на нас с Инессой взглянула…

– Прощай, Белый Начо!

И словно туманом лицо подернулось. Словно кто тряпкой мокрой по известке мазнул. Мазнул – стер, одна тень осталась.

– Прощай! – шепнула тень.

И нет ее! Только сумрак серый.

Вытер я пот холодный со лба – понял. Бежал я, вот и не нужна стала плясунья. Отпустили ее – туманом над рекой утренней.

Отпустили – не выпустили.

– Господь милостив, – негромко проговорила Инесса. – Не оставит Он – ни ее, ни нас…

Очнулся я, вновь рукой по лбу провел. Не время о призраках да о платках с узлами думать. И о всем прочем непонятном – тоже не время!

Топот!

Сквозь сумрак предрассветный, сквозь мглу сырую. Пока еще далеко, где-то возле моста Тринадцати Лодок.

…То есть и не так далеко уже. Бьют копыта в землю мокрую.

Эрмандада!

– Эй, шкипер! – заорал я. – Герре ван дер Грааф! Бросайте все, уходим! Да скорее, скорее!…

– Я-а! Я-а! – бодро отозвался бурдюк. – Эй, парни, ставь трео, бонеты ставь! [66] Бьистро! Бьистро!

Не успели. То есть успели почти, воробьиного клюва не хватило. Уже и якорь подняли (не просто так – под псалом), и сходни убирать принялись…