«Никто не оставляет горящий светильник под спудом, да? А этот ставят, моя обезьянка! Те, кому он светит, тоже заперты. К счастью для вас!»

Розовый свет внезапно загустел, поднялся, завис над Его ладонью.

— Живые могут солгать. Мертвые — нет. Извини!

И наши тени вновь идут кружить во тьме ночной. Но нам нет больше места тут, для нас лишь мир иной.

* * *

— Второй круг, фрау Муцила?

Возле лица щелкает зажигалка. Не думая, прикуриваю, то затягиваюсь.

— Спасибо.

Вокруг можно не смотреть. Калиги... сапоги тонут по щиколотку в грязи, холодный осенний ветер забирается под темно-зеленый плащ... под шинель, перетянутую ремнем с блестящей пряжкой. Гравиевая дорожка совсем близко, но мы стоим прямо на разбитой колесами площади. Грузовики уже уезжают, толпа расходится... Пора привыкать, Папия Муцила!

— Быстро делаете карьеру! — Взгляд черного с рунами «зиг» в петлицах внезапно становится недобрым, колючим, рука в перчатке легко касается моего плеча... погона, затем останавливается совсем близко от яркой эмали ордена, словно желая сорвать его, выдрать прямо с нитками. Пусть только попробует!

— Я, честно говоря, подозревал, что мы из вражеских армий...

— Каких армий? — вздохнула. — Ты... Вы что, служили у консула Геллия? Это лишь...

— Иллюзия. — Черная фуражка кивает. — Знаю. Но я увидел вас именно так, что весьма симптоматично. Кстати, если вам интересно — вчера мы арестовали доктора Андрюса Виеншаукиса. Хотел опять уйти. Не ушел!

Смех — злой, торжествующий. На миг закрываю глаза, вспоминая. Калитка, дорога, продуваемая ветром. «Мы спасали людей, Хэмфри. Ради спасения даже нескольких жизней стоит нарушить все законы мира!»

Смеюсь в ответ — через силу, через боль.

— Думаете убежать от Дахау? Не выйдет! Ваш хозяин жнет, где не сеял, и собирает, где не рассыпал. Вас выпьют — и разобьют вдребезги, как пустую амфору, как сосуд горшечника!