— Голос молодости, — усмехнулся Джеймс. — А теперь выслушай еще один довод…

— Беда твоя в том, Чарльз, — перебил Перегрин, отхлебнув виски, — что ты, как я уже имел случай заметить, презираешь женщин, видишь в них движимое имущество. Для тебя и эта женщина движимое имущество.

— …еще один довод. Эта драма разыгралась очень быстро, в сплошном вихре мыслей и чувств. Ты говоришь, что все эти годы хранил в душе образ чистой первой любви. Возможно, ты даже возвел ее в высшую ценность, в эталон, по сравнению с которым все другие женщины ничего не стоят.

— Да.

— Но не следует ли тебе пересмотреть эту ведущую мысль? Не буду называть ее фикцией. Назовем ее сном. Конечно, мы все живем в снах, и даже в упорядоченной духовной жизни, а в каком-то смысле особенно там — трудно отличить сон от действительности. В житейских делах на помощь человеку приходит здравый смысл. Большинству людей он заменяет моральное чувство. Но ты, как видно, нарочно отгородился от этого скромного источника света. Спроси себя: что и между кем, по сути, произошло столько лет назад? Ты сочинил из этого сказку, а сказки лгут.

(Здесь Титус, не выдержав, украдкой схватил кусок ветчины и ломоть хлеба.)

— И этой сказкой из далекого прошлого ты руководствуешься, намечая для себя важный и необратимый поступок на будущее. Ты делаешь рискованные обобщения, а обобщения и всегда-то таят опасность, вспомни Расселову курицу.

— Расселову курицу?

— Жена фермера каждый день выходила во двор и кормила курицу. А однажды вышла во двор и свернула курице шею.

— Не понимаю, давай лучше без курицы.

— Я хочу сказать, что ты на основании весьма зыбких, на мой взгляд, данных — собственных воспоминаний об идиллических сценах в школе и тому подобное — предположил, что стоит тебе ее увести, и ты сможешь ее любить и дать ей счастье, а она сможет любить тебя и дать тебе счастье. Такие ситуации до крайности редки и трудно достижимы. Далее, как нечто неотделимое от счастья, которое ты так высоко ценишь, ты предположил, что спасти ее таким образом, пусть и без ее согласия, это нравственно. А не следует ли тебе…

— Джеймс, сделай милость, перестань оскорблять меня твоими высокопарными выкладками. Ты совершенно невыносим. Как ты и сказал, дело это разыгралось быстро и изрядно запуталось. Но в пределах этой путаницы никакой нравственности уже нет. Это — обыкновенная человеческая жизнь. Возможно, солдаты-отшельники в таких вещах не разбираются.

Джеймс улыбнулся:

— «Солдаты-отшельники» — это очень мило. Так ты признаешь, что не уверен, что увести ее силой было бы похвально?