На следующее утро пришлось выполнить последний долг. На пристани в Хайфе Ледереру прострелили спину - рваную рану, по всей видимости, прибила срикошетившая пуля. Мы ничем не могли ему помочь, и он умер примерно в восемь часов утра. Похороны были по-своему, как говорили в Вене, «ein schöne Leiche» - достойными: роскошная церемония, насколько позволили наши ограниченные возможности.

Электроквартирмайстер Отто Ледерер, двадцати четырех лет, из Кашау в Словакии, плавал с нами с самого начала и делил все неудобства и опасности три с половиной года, поэтому мы были убеждены, что даже сам Радецкий не удостоился бы более торжественных проводов.

Мы не были впечатлительными по своей природе, но каждый осознавал, что, когда придет его час, возможно, не будет времени для церемоний. Мы с Д'Эрменонвилем побрились и надели парадную белую форму. Все свободные от вахты моряки построились и стояли с непокрытыми головами, пока я произносил последние слова над обернутым в одеяло телом, лежащим на носилках. Я перешел к заупокойной молитве «Anima ejus, et animae omnium fidelium defunctorum per misericordiam Dei requiescat in pace…»[42]. Матросы подняли винтовки и дали три залпа в бездонное голубое небо. Затем Невеселый дернул за узел-петлю на груди мертвеца. Тело с привязанным железным грузом выскользнуло из-под красно-бело-красного знамени и полетело в море. Несколько секунд оно покачивалось за кормой, пока выходил воздух, а потом исчезло.

В следующие десять дней не произошло ничего достойного упоминания, U26 держала обратный путь в Дураццо на устойчивых шести узлах, с помощью двух старых дизелей и переделанного британского адмирала. Конвои пытались избегать подводных лодок, но теперь в этом заключалось и преимущество: подводная лодка могла держаться подальше от конвоев; как мы, так и они хотели лишь как можно незаметнее добраться до дома. Мы увидели только одно судно: маленькую шхуну к югу от Кефалонии.

Вообще-то это больше напоминало плавание на яхте для нищих, большую часть времени мы штопали изодранную одежду и готовили скудную пищу под лучами осеннего солнца. У меня есть фотография, где я на палубе с Легаром, доктором Вейтом и профессором и его женой, с подписью: «30 сентября 1918 г., к югу от Крита».

Фрау Вёртмюллер была в плохом состоянии, когда мы взяли ее на борт. Она чуть не умерла от тифа в тюрьме Наблуса, и пеший переход из Мегиддо ее вымотал. Но отдых, морской воздух и новая одежда, пусть даже это матросский комбинезон, сотворили с ней чудо. Мы установили брезентовую ширму, чтобы отгородить носовую часть для нее и медсестры Одельги.