— Понятно. А можно поинтересоваться, при каких обстоятельствах фрегаттенлейтенант Антон Броквиц фон Подгора забыл немецкий?

Тот снисходительно улыбнулся.

— Не знаю такого. Я — капитан югославского военно-морского флота Анте Брковец. Но ближе к делу, лейтенант. Предлагаю передать вашу субмарину в подчинение Южно-славянскому национальному совету в Агр... простите, в Загребе. Полагаю, вы видели уведомление.

Я подтвердил — да, видел, и в конце концов согласился передать U26 и южно-славянских членов экипажа в количестве шести человек в обмен на подписанную капитаном расписку, нацарапанную на обороте бланка увольнительной. Пока мы шли к лодке, Броквиц, он же Брковец, сообщил, что приказ адмирала Хорти о роспуске императорского и королевского флота издан 31 октября, но достиг Каттаро только два дня назад. Экипажи кораблей могли теперь сойти на берег в Зеленике, чтобы добраться домой, как получится.

— Между нами, — доверительно сказал он, я посоветовал бы вам и оставшимся членам экипажа убраться отсюда, пока целы. Здесь скоро высадятся французы, а поскольку мы теперь их союзники, то вряд ли сможем их остановить. Если они появятся, то просто захватят весь оставшийся австрийский личный состав в плен.

Я поблагодарил его за совет и поинтересовался, можем ли мы собрать вещи, а также попросил разрешения кратко обратиться к моему бывшему экипажу. Он согласился, и уже спустя четверть часа я стоял на боевой рубке U26 перед моряками, собравшимися на пристани с вещмешками у ног. Нас осталось всего тринадцать — пятерых больных перевели на госпитальный корабль, вместе с Фанштейном, который вызвался остаться и присмотреть за ними. Я намеревался говорить коротко — я никогда не считал себя особо хорошим оратором, да и время поджимало.

— Что ж, — сказал я, — вот всё и закончилось. Мы рисковали жизнью ради старой Австрии, мы проиграли войну, сражаясь за отечество, которое рушилось у нас за спиной. Мы готовы были отдать жизнь, и несколько раз чуть не отдали. Теперь нужно признать поражение. Но никогда не забывайте — мы, моряки одиннадцати наций, жили и сражались бок о бок, и даже состарившись, мы сможем сказать, что сражались вместе на борту лодки за... за общую, единственную родину и друг за друга. Никто и никогда не сможет у нас этого отнять. А теперь идите и начните новую жизнь. Что касается меня — обещаю, что даже если доживу до ста лет, я никогда вас не забуду. Вот и всё, что я хотел вам сказать.

Я повернулся к Григоровичу, стоявшему на боевой рубке позади меня, и к своему удивлению увидел в его глазах слёзы.