— Я поговорю с Орнольфом, — заверил Торгрим Старри. — Нынче же утром.

Но в конце концов ему не пришлось использовать свое влияние на Орнольфа, дабы убедить того выступить немедленно. Старик отличался изрядной склонностью к показухе, но его чувство времени было безупречным, и он здраво рассудил, что игра слишком уж затянулась. И его беспокоило отнюдь не присутствие Бригит, в чем Торгрим не сомневался. Просто Орнольф не мог не замечать растущего раздражения своих людей, как и того, что они все чаще без нужды обнажали оружие, затачивая его, а потом вновь вкладывали в ножны, их негромкой ругани и разговоров вполголоса. Даже норманны не могли есть и пить до бесконечности. Рано или поздно, но им требовалось иное развлечение.

Утром, на рассвете Орнольф быстрым шагом вышел из шатра. Его массивная туша была обернута ярдами материи, которая заменяла ему тунику, и он застегнул на горле огромную шкуру медведя, которую надевал всегда, собираясь на битву. Он убил медведя собственноручно, еще в молодости — так он. во всяком случае, говорил. Поначалу выходило, что он убил его ножом, но с годами рассказ об этом событии становился все более захватывающим, и медведь погибал то загрызенный им, то задушенный голыми руками.

— Слушайте меня, жалкая свора домохозяек и шлюх. — взревел он, обращаясь к собравшимся. — Будьте готовы выступить уже через час! Мы идем к Таре, чтобы показать этим ирландским ублюдкам, что такое настоящие мужчины! Харальд, иди сюда и застегни пояс своему деду, будь хорошим мальчиком!

Эти слова принесли викингам облегчение, которое ощущалось буквально физически. Воины ели и пили перед маршем и собирали оружие в предвкушении сражения. Выставлять охрану у кораблей они не собирались. Каждый человек был на счету. Да и присматривать за Бригит больше не было нужды, потому что оставить ее здесь тоже не было никакой возможности.

Когда все было готово, они выстроились в некое подобие колонны и зашагали по дороге, которая теперь была уже хорошо знакома Торгриму. Нескольких быстрых на ногу воинов выслали вперед, на случай возможной засады, а остальные неспешно отправились в долгий путь по изрытой колеями пыльной дороге, которая то тянулась по открытой местности, то ныряла в лес.

Они шли так вот уже двадцать минут, когда над ними разверзлись хляби небесные и дождь полил как из ведра. Еще мгновение назад дорога была сухой, во всяком случае, настолько, насколько это вообще возможно в Ирландии, а в следующий миг по ней ручьями текла вода, которую секли струи дождя. Кожаные сапожки вязли в грязи, струи дождя текли за шиворот, а капюшоны и меха моментально промокли, когда люди набросили их на головы в тщетной попытке уберечься от ливня.