Уже около двухсот человек пели вместе. Их голоса смешивались, поднимались и опускались, выводя красивые мелодичные африканские звуки, от которых у Шона по спине сразу побежали мурашки и закололо в шее. Посреди толпы стоял генерал Чайна с ракетой на плечах и вел хор. Его голос перекрывал другие голоса, поражая Шона чистотой и силой звука, — просто чарующий тенор, которым не побрезговали бы в любом из мировых оперных театров.

Песня закончилась громкими криками: «РЕНАМО!» Генерал Чайна передал пусковую остановку одному из своих людей и подошел, чтобы пожать руку Шону.

— Мои поздравления, полковник. — Он был серьезен и очень рад одновременно. — Думаю, ты спас все наше дело. Я очень признателен.

— Отлично, Чайна, — саркастически ответил Шон, — только не рассказывай о том, как ты благодарен, докажи это.

— Конечно, извини. — Чайна изобразил сцену раскаяния. — От радости я и забыл, что есть один человек, который хочет тебя видеть.

Шон почувствовал, как учащается дыхание и что-то сжимается в груди.

— Где она?

— В моем бункере, полковник, — генерал Чайна указал на тщательно замаскированный вход в землянку среди деревьев.

Шон грубо протолкался через толпу возбужденных солдат. Он больше не мог сдерживаться и одним шагом перескочил сразу три ступеньки, ведущие вниз.

Клодия находилась в помещении, приспособленном под радиоцентр. Она сидела на скамейке у дальней стены, с обеих сторон от нее сидели надзирательницы. Увидев ее, Шон невольно произнес ее имя, она встала и медленно подошла к нему, пристально вглядываясь, ужасно бледная и все еще не верящая, что это действительно он. Скулы на осунувшемся лице грозили разорвать почти прозрачную истончившуюся кожу на щеках, а глаза казались огромными и бездонными, как полночь.

Приблизившись, Шон заметил следы наручников на запястьях, багрово-синие рубцы, покрытые струпьями, и радость омрачила злость. Он обнял ее. Клодия оказалась тонкой и хрупкой, как ребенок. Несколько мгновений она безвольно стояла в его объятиях и вдруг порывисто забросила руки ему на шею и крепко прижалась к нему. Его удивила ее сила, а когда он прижал ее лицо к груди, ее хрупкое тело в его руках содрогалось от конвульсивных спазмов.

Они стояли прикованные друг к другу, не шевелясь, не двигаясь, пока Шон не почувствовал, что рубашка на груди промокла от ее слез.

— Милая, пожалуйста, не плачь!

Он нежно обеими ладонями поднял ее лицо к себе и вытер большими пальцами слезы.

— Просто я так счастлива, — сквозь слезы улыбнулась Клодия. — Ничто не имеет значения — только то, что ты здесь.