С восторженным возгласом Матату тут же начал свежевать добычу.

— Что это такое?

— Любимый деликатес Матату, легуан.

Шон вытер лезвие штык-ножа о ладонь и принялся помогать Матату разделывать гигантского варана.

Мясо на хвосте было белым, как филе дуврского палтуса, но когда Шон предложил Клодии отрезанную полоску, та с гримасой отвращения отвернулась.

— Ешьте свою добычу сами, — огрызнулась она.

— И я это слышу от девочки, которая регулярно ест на обед жареных гусениц!

— Шон, я не могу. Я действительно не могу себя заставить. Только не сырое.

— У нас здесь нет сухих дров, чтобы развести костер. Ты ведь ела японское сасими, правда? И говорила, что тебе это нравилось.

— Это сырая рыба, а не сырая ящерица!

— Разница небольшая, считай, что это африканское сасими, — мягко уговаривал он ее.

Когда она наконец сдалась и попробовала, то, к своему удивлению, нашла блюдо вполне съедобным, а голод победил ее брезгливость.

На этот раз запасов воды у них не было, поэтому они набили себе животы сырым мясом ящерицы и запили все это речной водой, после чего свернулись калачиком на одеялах. Лежа в высокой колышущейся траве, прикрывающей их головы от жары и наблюдения с неба, Клодия почувствовала себя в относительной безопасности и дала волю усталости.

Где-то в середине дня она проснулась и, лежа в объятиях Шона, прислушалась к звуку рыщущего где-то вдалеке вертолета.

— Чайна обрабатывает берег реки впереди, — прошептал Шон

Звук двигателя вертолета становился то сильнее, то слабее, в зависимости от направления его поисков. Когда звук моторов стал нарастать, Клодия почувствовала, как мышцы ее живота непроизвольно сжимаются. Вертолет пролетел где-то совсем рядом с ними, немного южнее, затем его звук стал тише и наконец затих совсем.

— Улетел, — сказал Шон, обнимая ее, — спи.

— Тихо! — одним дыханием прошептал он ей на ухо. — Ни звука!

Когда она кивнула головой, он убрал свою ладонь, повернулся и начал вглядываться сквозь завесу болотной травы. Она сделала то же самое и начала вглядываться в открытые воды лагуны.