Охотничьих птиц величиной с беркута украшали гирлянды цветов – алый «огонь короля Чаки» и девственно-белоснежные лилии. На гордых шеях соколов красовались ожерелья и цепи из сияющего золота, а когтистые лапы обрамляла бахрома из перьев. Змея выползла на середину круга, и великолепные птицы тревожно зашевелились. Мерзкая тварь подняла блестящую голову с гребнем топорщащихся чешуек, и соколы сорвались с насестов. Ночь наполнилась грохочущим шумом крыльев, раздался пронзительный охотничий клич, похожий на траурные стенания.

Зуга в ужасе попытался прикрыть лицо. Огромные крылья пронеслись над ним, стая соколов взмыла в воздух, и близость змеи вдруг перестала его тревожить – главным было то, что соколы улетели. Душу охватило чувство обреченности, глубокой личной утраты. Майор широко разинул рот, вновь обретая дар речи, и закричал, призывая птиц вернуться. Он надрывно вопил, пытаясь перекрыть оглушительный шум крыльев, – до тех пор, пока крики слуг не вырвали его из ледяных тисков кошмара.

Над ночным лагерем вовсю бушевал ураган. Деревья гнулись и трещали, осыпая землю сорванной листвой и сломанными ветками. Холодный ветер пробирал до костей. Наспех построенные хижины лишились крыш, пепел костра разметало по всему лагерю. Тяжелые клубящиеся тучи неслись низко над землей, закрывая звезды, и лишь угли, вспыхнувшие от ветра ярким пламенем, освещали мрачную сцену.

Перекрикиваясь сквозь вой ветра, люди ползали по земле и собирали раскиданное снаряжение.

– Прикройте мешки с порохом! – рявкнул Зуга, успевший нацепить лишь рваные брюки. Босыми ногами он нашаривал сапоги. – Сержант! Эй, Черут!

Ответ готтентота потерялся в пушечном грохоте, разрывающем барабанные перепонки. Следом полыхнула ослепительная молния, ярко высветив незабываемую картину: Ян Черут в чем мать родила приплясывал на одной ноге, размахивая другой, к подошве которой прилип раскаленный уголек из разворошенного костра. Отчаянные проклятия тонули в раскатах грома, а искаженное лицо напоминало о химерах собора Нотр-Дам. Затем снова обрушилась непроглядная тьма, и с неба хлынул дождь.

Ливень низринулся косыми, почти горизонтальными, потоками, словно лезвие косы, наполняя воздух водой, в которой люди захлебывались и кашляли, как утопающие. Свистящие струи хлестали по обнаженным телам, обжигая кожу, как заряд соли, выпущенный из дробовика. Трясясь от холода, люди прижимались друг к другу, судорожно натягивая на голову вымокшие меховые одеяла, которые источали запах мокрой псины. Так, сбившись в кучу под серебристыми струями дождя, они встретили холодную серую зарю. Налитое свинцовой тяжестью небо провисало, как брюхо беременной свиньи. Разметанные ветром останки лагеря по щиколотку залило водой, в которой плавало намокшее снаряжение. Навесы и хижины обрушились, лагерный костер превратился в черную лужу, и вновь развести его нечего было и думать. Пришлось оставить всякую надежду на горячую пищу или хоть малую толику тепла.