Адмирал сидел словно оглушенный. Филиппино разомкнул свои тонкие губы.

– Поделом нам. Если бы мне позволили поступить с этим мерзавцем так, как я считал нужным, такого не произошло бы никогда. – Он повернулся к дяде. – Я вас предупреждал!

– Да! Да! – прорычал герцог. – Вы все меня предупреждали, а я не слушал. Теперь все мои заслуги будут забыты и каждый тупица сможет смеяться надо мной!

Филиппино спросил кузена:

– Как получилось, что до нас не дошли никакие известия с Джербы? Ты не спрашивал у шейха?

– Конечно спрашивал. Он ответил, что Драгут – очевидно, по совету того франкского умника – сжег и потопил все лодки. Может, это правда, может – нет. Какая разница?

– В самом деле: какая разница? – вмешался мессир Караччоло. – Вы проверили факты, и этого достаточно. Ну, теперь-то вы поднимете якоря?

Андреа Дориа повернул свою тяжелую львиную голову.

– И куда нам идти?

– В Неаполь, синьор!

– Чтобы стать мишенью насмешек?

– О, синьор! Чтобы получить приказ его высочества вице-короля. Вам предстоит преследовать Драгут-рейса.

Адмирал посмотрел на легкомысленного посланника злыми, налитыми кровью глазами, гадая, не смеется ли тот. Приказ начать преследование пирата, которого он, по его словам, уже взял в плен, показался Дориа очень обидной шуткой.

Глава XXXV Последняя надежда

Глава XXXV

Последняя надежда

Восточные ветры, которые так помогли Просперо при погоне за Драгутом, весьма мешали ему теперь, когда он держал путь на восток, всем сердцем стремясь к своей Джанне, чтобы успокоить ее мятущуюся душу. В течение шестнадцати часов галеры едва ли делали по три узла, а остальные восемь им приходилось стоять на якоре, чтобы гребцы могли отдохнуть. Если ветры не сменятся на западные, то, чтобы одолеть обратный путь, потребуется более двух недель, в то время как на запад они добрались всего за три дня. Поэтому, сгорая от вполне понятного нетерпения, Просперо свернул в Лионский залив и послал из Марселя в Неаполь сухопутного гонца с новостями о себе и просьбой к Джанне прибыть к нему в Геную, куда он сейчас и направлялся.

«Поскольку, любимая моя Джанна, – писал он ей, – я не намерен и далее жить в изгнании, полагаю, что именно сейчас самое благоприятное время для нашего возвращения. Я вспоминаю радушие моих земляков, с которым меня встречали после Прочиды. И как это радушие усмирило моих врагов, положило конец клевете и удержало кинжалы в ножнах. Памятуя об этом, я не сомневаюсь в благодарности и теплом приеме, ожидающих меня, когда я войду в порт с четырнадцатью исламскими галерами, тремя тысячами рабов-мусульман и освобожденными христианами, среди которых я насчитал по крайней мере тысячу генуэзцев. Меня ждет слава победителя Драгут-рейса и его армады, человека, добившегося существенного ослабления исламской угрозы у наших берегов. Я не думаю, что даже храбрейший из моих врагов рискнет проверить на прочность мою репутацию. Полагаю, она будет достаточно прочной, чтобы защитить меня. Поспешите же ко мне, моя Джанна, чтобы мы наконец воссоединились и я смог бы возложить этот триумф и славу к Вашим стопам. Его высочество принц Оранский выделит Вам надлежащий эскорт и обеспечит всем необходимым».