Сигурд посмотрел на обтянутое кожей высохшее лицо – остальное тело скрывали шкура медведя и овечьи меха – и увидел в глазах ярла ярость. Даже сейчас.

– Что ты делаешь, Хаук, старый дурак? Ты ведь прекрасно знаешь, что он слышит тебя не лучше, чем кружащие над ним мухи.

Сигурд повернулся и увидел еще одного мужчину, который поднялся со скамьи у дальней стены, оставив на мехах двух рабынь. За ним, в темноте, стояли три воина, и хотя они уже не были стройными, как копья, зажатые в их руках, они последовали за мужчиной, который обращался к Белой Бороде.

– Тем не менее, мой господин, – ответил Хаук, не спускавший глаз с мужчины, который расплескал свой мед, когда слезал со скамьи и подходил к очагу, – Сигурд настоял, чтобы я представил его твоему отцу, и я подумал, что ему следует оказать такую честь – ведь он сын Харальда, а всем известно, что тот был доблестным воином и хорошим ярлом.

– Однако мой отец сейчас не живее ярла Харальда, – сказал мужчина. – И ты забываешься, старик, – презрительно усмехнулся он, не спуская глаз с Хаука. – Я – твой ярл, и тебе следует приводить гостей ко мне.

Хаук кивнул и поставил тупой конец копья на утрамбованный земляной пол, засыпанный пеплом от очага, чтобы поглощать влагу, попадающую внутрь дома с обуви и одежды людей и из отверстия в потолке.

Мужчина перевел взгляд полуприкрытых глаз с неподвижно лежавшего у огня тела на Сигурда.

– Я Тенгил Хаконарсон, и это мой зал. – Он махнул рогом с медом в сторону трех воинов со щитами, стоявших за Сигурдом. – А мешки со старыми костями – мои вассалы, но иногда у меня возникают сомнения в этом. Мне нравится думать, что в наступившую зиму их жизни они многое забывают, ведь их разум полон древних воспоминаний. Так ноги старого пса дергаются во сне, словно ему снится, что он бежит через луг, как в далекой молодости.

Сигурд посмотрел на Хаука, но лицо старого воина оставалось спокойным, как спящее море, и юноша понял, что он просто не слушает.

– Правда в том, – продолжал Тенгил Хаконарсон, – что они были людьми моего отца и слышали последние слова, которые он произнес, – приказал им принести мне клятву верности. – Тенгил пожал плечами. – Конечно, им это не понравилось, но старые глупцы выполнили его волю, и теперь они мои. – Толстые губы изогнулись на мягкой постели бороды, которая, как показалось Сигурду, никогда не знавала соленых брызг моря, и Тенгил коснулся ладонью украшенной серебром рукояти меча, висевшего у него на бедре. – Для некоторых мужчин клятва, данная на мече, что-то значит. Она связывает их так же верно, как Глейпнир – шею волка. – Он сделал глоток из рога с медом и вытер толстой рукой рот. – Но другие… ну, мне нет нужды рассказывать тебе о них, Сигурд.