Имея население менее десяти тысяч в 1870-х, Лос-Анджелес стал глобальным метрополисом в то время, когда технологии меняли форму урбанистического мира – особенно технологии мобильности. К 1920-м у Лос-Анджелеса была наиболее развитая междугородняя железнодорожная система в мире, 1100 миль[485] линий, которые связывали сотни деревень, поселков и городов в региональную урбанистическую сеть. Система эта протягивала свои щупальца в неразвитые районы, паучья сеть становилась скелетом будущего города, на котором требовалось только нарастить мясо. К этому моменту у энджелино было в четыре раза больше шансов иметь автомобиль, чем у американца из другого региона. Это был город, базирующийся на мобильности, а не на концентрации, как традиционный город. И те отрасли промышленности, что кормили его – нефть, резина, производство автомобилей, самолетов и кино, – нуждались в значительном объеме пространства.

По своей природе гигантские предприятия, голодные до территорий, расползались в стороны. Многочисленные города Лос-Анджелеса выглядели и ощущались как пригороды, конечно. Но при этом им просто не требовался центр – работа не концентрировалась в одном районе. Большой ЛА был не коллекцией пригородов, кормившей транспортный хаб в ядре, а лоскутным одеялом взаимно связанных городов, начавших сливаться. Например, Саутгейт в семи милях к югу от условного центра ЛА возник как пригород для «синих воротничков», с фабрикой «Дженерал Моторс» и массовой одноэтажной застройкой. Он выглядел как деревня с построенными на скорую руку домишками и садами, где бегали курицы и росли овощи. Используя растущую сеть транзитных линий и дорожную систему города, жители из рабочего класса могли добираться на работу по всему региону[486].

Лос-Анджелес не взорвался в результате бездумного расползания или зомбиподобного роста пригородов. Его расширение определялось теми отраслями промышленности, которые развивал город, а также урбанистической концепцией того, каким должен быть современный город. Согласно Дане Бартлетту, священнику-конгрегационалисту, приехавшему в Лос-Анджелес в 1896-м, «климат тут имел ценность». Имел ценность, поскольку привлекал состоятельных туристов на «национальную игровую площадку». «Но ни для кого климат не имел такую ценность, как для работающего человека, – писал Бартлетт в книге “Лучший город”. – Если ты живешь в Южной Калифорнии и принадлежишь к рабочему классу, то климат на твоей стороне: он поможет тебе сохранить здоровье, избавит от слишком больших счетов за отопление, позволит строить собственное дешевое жилье, выращивать цветы и овощи и держать цыплят. Подобные условия позволят даже бедняку жить по-королевски».