Соглядатаи Людовико рассказали ему обо всем, что произошло за время его отсутствия. Матиас Тангейзер погиб в форте Сент-Эльмо. Борс, неуклюжий соратник Тангейзера, был тем спящим псом, которого не стоит будить. История о мальчике, которого искал Тангейзер и который погиб вместе с ним, вызвала в Людовико волнение. Большее, чем он мог вообразить. Значит, он зачал сына. Но вместо стыда он ощущал гордость. Вместо безразличия — пронзительную тоску. Мальчик был абстракцией, однако же он занимал разум Людовико. Так же, как и Карла. Людовико не делал попыток отыскать ее. Он боялся той власти, какую она имела над его сердцем, а заодно и над его волей, к тому же прямо сейчас его ожидают дела поважнее. Из непроницаемо черной тени от Санта-Маргариты, в четверти мили отсюда, доносилось звяканье металла и топот тысяч шагов. Багряный зверь ислама проснулся и жаждет крови.

Рядом с Людовико на стене стоял Анаклето. Огоньки запальных фитилей горели вдоль парапетов, словно глаза, тайком наблюдающие за запретными ритуалами. Кое-где между мушкетерами видны были рыцари-иоанниты, напряженные, молчаливые, сумрачные, словно часовые форпоста в неведомой земле, вход куда был запрещен всем, кроме проклятых. Людовико обернулся, чтобы посмотреть на восходящее солнце. На фоне восточного неба, прорезанного похожими на ножи багровыми перистыми облаками, он увидел несколько человеческих силуэтов. Там завязалась какая-то борьба. Затем чахлая фигура закачалась под виселицей на выступе Провансальского бастиона.

И, словно в сознании невидимого врага что-то сломалось от созерцания этого мрачного спектакля, темнота на высотах взорвалась пушечными выстрелами, и град камней и металла обрушился на форт. Угол каменной кладки и нескольких защитников сбросило в облаке острых каменных осколков во двор крепости. Что-то сердито зажужжало в ушах Людовико; поскольку в него никогда еще не стреляли, он с опозданием понял, что это свистят рядом турецкие пули. В разгорающемся свете он наблюдал, как одинокий и испуганный заяц вылетел из своей потревоженной норы на руинах Бормулы. Он помчался к крепостным воротам, словно они могли бы вдруг открыться и предоставить ему убежище. И не успела еще осесть взбитая зайцем пыль, как почти с той же поспешностью ринулись по багряной каменистой земле сумасшедшие завывающие орды, воздев знамена и оружие, гавкая, словно псы, слова, прославляющие их обманного бога и их лжепророка.

Грянул залп, картечь и ядра вылетели из дул христианских орудий. Но карающие снаряды, оставившие бреши в мусульманских рядах, не могли ни на миг замедлить их продвижение. Они рвались к форту Святого Михаила, как к дверям рая, тащили с собой огромные штурмовые лестницы, «кошки» свисали с их плеч, они были обвешаны оружием всех видов и размеров. Их радушно встретили горшками с кипящим свиным салом, которые понеслись с навесных бойниц. Мальтийские носильщики сыпали проклятиями на своем странном языке, не только в адрес едкого дыма, от которого жгло глаза, но и в адрес своих окровавленных и лишившихся рук-ног товарищей, которые корчились на земле и на чьи превратившиеся в куски сырого мяса тела теперь проливалась шипящая жидкость. Шумная многоголосица, серный дым и страшная агония покалеченных скоро царили на всех участках стены, словно сам ад хлынул через некую щель в ткани Творения и именно здесь сбежавшие из него наконец-то нашли пристанище. Людовико изучал науку силы и страха. И в своей первой битве он стал свидетелем их союза в его высшем проявлении.