* * *

Дверь у него за спиной была закрыта, а она даже не услышала звука. Если бы кто-нибудь другой возник рядом так же внезапно, она испугалась бы. Но она не испугалась. Это отсутствие изумления было каким-то образом связано с его личностью; словно он обладал способностью материализоваться там, где пожелает, а уже появившись, считал свое присутствие чем-то совершенно естественным и не более удивительным, чем лунный свет. На Людовико была черная сутана с высоким воротником — одеяние братьев ордена, с восьмиконечным крестом из белого шелка, нашитым на груди. Талия была обвязана ниткой с бусинами четок. Его крупная голова была сплошь покрыта темными щетинками отрастающих волос. Лицо, обожженное солнцем, худое, словно высеченное из мрамора. Прошло больше тринадцати лет с тех пор, когда она видела его в последний раз. Его зрелость была еще великолепнее, чем юность.

Все эти недели на Мальте Карлу окружали мужчины, которым было присуще особое обаяние странников, явившихся из чужих земель. Матиас, Лазаро, Ла Валлетт, Борс и множество суровых рыцарей, которые заставляли землю содрогаться, когда они шли по улице, — все эти мужчины были уверены, что мир создан специально для того, чтобы они оставили в нем свой след. Каждый нес с собой явственно различимую индивидуальную ауру. Они приносили ее с собой в комнату так же, как приносили собственную тень. Людовико же нес с собой ауру посланника, чьи хозяева правят нижним миром, пока еще не ведомым Господу. И Сатане тоже, и человеку. Он сиживал за одним столом с Папами — с королями — и ощущал, как их сердца, не его, начинают биться быстрее. Он переходил вброд широкие реки из крови невинных. Он зачал ее ребенка.

Людовико смотрел на нее от двери, не произнося ни слова, его угольно-черные глаза были непроницаемы. Он мог бы точно так же рассматривать свою очередную жертву или же — любовь всей своей жизни. С очевидным испугом Карла поняла, что вот это последнее — правда. Она задумалась, сколько времени он стоит так, наблюдая за ее туалетом. Сейчас он рассматривал ее без всякого выражения. Как, должно быть, рассматривал горящих еретиков, обмазанных смолой, взывающих к Богу, когда они в агонии бросались вниз с утеса.

Она обнаружила, что не боится его. Пока не боится. Она ощущала скорее некое странное и неожиданное расположение, даже нежность, смешанную с тоской. Жалость. Каким прекрасным он был когда-то, каким прекрасным стал и каким жутким был тот путь, по которому он шел все это время. Должно быть, привязанность сохраняется навеки, привязанность к мужчине, которого любила со всем пылом юношеского безумия. Мужчине, который не только разбил ей сердце, но и спалил до основания здание ее жизни, оставив лишь закопченные краеугольные камни.