Почему?

Он никогда не приглашал Эстель к себе. Ни разу.

Слезы наконец иссякли. Живот сводило от голода, голова кружилась. Эстель пошла домой.

Тифани снимала две комнаты на втором этаже. Два ее брата жили с ними вот уже третье лето. Подойдя к двери, Эстель услышала, что мать и Жоко ссорятся. К этому она привыкла и даже могла спать во время перебранок.

– Ему отрезали член и яйца, – хныкал Жоко.

– Невелика потеря, да и он сам тоже! Мне давно следовало избавиться от вас, ублюдков. Посмотри на меня. Я спала с графом – и не один раз.

– А то мы не знаем. Вся улица знает. Черт!

Жоко протяжно застонал. Войдя в комнату, Эстель увидела, что он сидит на кровати, хватая ртом воздух. Спина у него выгнулась дугой, а пальцы отчаянно цеплялись за матрас. Тихонько повизгивая, парень осторожно лег на кровать, словно она была усыпана битым стеклом. Дыхание его было неглубоким и осторожным, как будто при каждом вдохе в его тело вонзался нож.

– Должно быть, он сломал мне по пять ребер с каждой стороны. Или позвоночник.

– И ты не получил ни су? Говнюк, – припечатала его Тифани. – А яйца тебе тоже отрезали?

– Тебе бы только смеяться!

– Этот проклятый Богом ублюдок хотел поиздеваться надо мной! Хотя нет, у него не хватило бы ума загадывать так далеко.

– Мне нужно помочиться. Господи!

Жоко захныкал от очередного приступа боли.

– Гриманд заставил его есть дохлую собаку, – сказала Эстель.

– Заткнись, крысиная морда, – огрызнулся ее дядя. – Тифани, дай мне горшок.

– Сам возьми.

– Я даже сесть не могу. Хочешь, чтобы я мочился в кровать? Дай мне тот кувшин.

Мать Ля Россы вылила из кувшина вино в две чаши и бросила его на живот своего брата. Пока тот со стонами возился на кровати, она повернулась к дочери:

– Где ты была? Я вся извелась.