— Он уехал во Франкфурт, — сказал Фуст, принимая меня в своем кабинете. — У него там дела с одним книгопродавцем. Он должен был уже вернуться и будет жалеть, что не увидел тебя. Наверняка его задержала какая-нибудь женщина.

Я пропустил эту ложь между ушей, спрашивая себя, знает ли Фуст, что Шеффер спит с его дочерью. Фуст неправильно понял выражение моего лица.

— Он был о тебе очень высокого мнения. Как о художнике и изобретателе. Это был самый трудный выбор в его жизни — между тобой и мной. Он не только мой наследник, но еще и твой.

Он взял со стола маленький металлический предмет и передал мне. Тот начал разваливаться в моих руках. Я начал извиняться, но тут же понял, что так оно и было задумано. Одна часть, меньшая, представляла собой выпуклую букву «В» с замысловатой гравировкой внутри — там росли цветы, занимались бутоны на ветках, а на лугу гончая преследовала утку. Эта часть входила в щель во второй, на которой была выгравирована листва, образующая единое целое.

— Это изобретение Петера. Внутреннюю часть покрываешь красными чернилами, внешнюю — синими, потом закрепляешь ее среди черных литер и печатаешь буквицу. Мы используем это на псалтыре для собора.

Он показал мне отпечаток на листе бумаги — куда более резкий, чем мог сделать любой иллюминатор или рубрикатор.

— Красиво, — признал я. Может быть, я ошибался и не все еще открытия были сделаны в этом доме.

— Все пока делается очень медленно. Петер в этом смысле похож на тебя, он одержим качеством и не задумывается о цене.

Затем между нами воцарилось неловкое молчание. Фуст, чтобы скрыть замешательство, принялся рыться в бумагах на столе, наконец нашел то, что искал.

— Я полагаю, мы должны закончить наше дело. — Он дал мне документ на подпись. — Мне жаль, но это необходимо. Мы с псалтырем запаздываем, церковь платить не торопится, поэтому мне приходится брать взаймы. Еврей узнал о наших разногласиях и потребовал в качестве гарантии, чтобы ты принял все условия приговора, вынесенного судом. Это всего лишь формальность. — Он зажег свечку и достал воск для печати.

— Я надеюсь, ты меня простишь, но я должен десять раз подумать, прежде чем подписывать любую бумагу, какую предлагаешь ты.

— Конечно. — Он улыбнулся хищной улыбкой. Нет, уязвить его было непросто.

Я прочел документ. Фуст забирал себе все содержимое Хумбрехтхофа, прессы и литеры, чернила и бумагу, мебель — все вплоть до последней верстатки. Ему также доставались напечатанные Библии для продажи и получения прибыли. Гутенбергхоф, его пресс и все в доме оставалось в моей собственности. Было время, когда несправедливость этого решения возмущала меня, теперь мой гнев остыл. Все осталось в прошлом.