– Что же дальше, о великий? Тюрьма или кинжал подосланного убийцы? Как ты убьешь жрицу Астарты? Ты забыл, что я принадлежу богине?

– Нет, – ответил Ланнон. – Я не забыл об этом и на десятый день праздника Плодородия Земли пошлю тебя к ней. Ты станешь вестницей Опета богам.

– Хай этого не допустит, – в ужасе прошептала Танит.

– Хай на севере, далеко от бассейна Астарты.

– Он навсегда возненавидит тебя. Ты навсегда его потеряешь, – предупредила Танит, но царь покачал головой.

– Он не узнает, что это был мой приказ. И не узнает, что ты предала его и назвала мне его имя. – Он улыбнулся – улыбка была холодной, как блеск золота.– Нет, это ты потеряешь его, а я получу. Видишь ли, он мне необходим, а мои нужды важнее твоих.

Вначале, пока Хай оставался без сознания, и позднее, когда он, придя в себя, еще был чересчур слаб, чтобы ходить, его несли на носилках. Так что он не знал, долго ли он в пути и в каком направлении движется.

Когда он смог идти, ему завязали глаза и он чувствовал только давление тел со всех сторон и запах пота и прогорклого жира, которым венди смазывали кожу. Когда он заговаривал, ему не отвечали, грубые руки подталкивали его вперед, а если он останавливался, в спину ему упиралось острие копья.

Он был сильно избит, весь в синяках, на голове шишки и порезы, кожа во многих местах содрана, но серьезных ран не было – ни ударов копьем, ни сломанных костей. Как будто его старались не убить и даже не поранить, хотя он нагромоздил вокруг себя груды трупов: топор с грифами взял свое, прежде чем сопротивление Хая сломили.

В первую ночь на привале Хай с мыслью о побеге попытался осмотреться, но стоило ему чуть сдвинуть повязку с глаз, как сильный удар по лицу остановил его. Его покормили вареным зерном и куском полусырого мяса. Хай ел с аппетитом.

Утром выступили до рассвета, и когда Хай почувствовал на щеке тепло солнечных лучей и увидел сквозь повязку свет, он молча воздал хвалу Баалу и попросил своего бога о помощи.

Позже в тот же день он почувствовал, что почва под ногами выровнялась, они шли как будто бы по равнине. Пахло коровьим навозом и дымом, слышались голоса. Топот его сопровождающих и шорох одежды постепенно утонули в гомоне и шуме движения большого количества людей. С ними смешивалось мычание, блеяние, воздух дрожал от звуков. Жизнь кипела, как в огромном муравейнике. Он понял, что попал в очень людное место.

Наконец его остановили. Он стоял на горячем солнце, усталый, испытывая жажду, кожаные ремни врезались в кожу рук, болели ушибы на теле. Время тянулось медленно, окружающие чего-то ждали.