Потом она словно опомнилась, выпростала плечо из Сашиной руки.
— Да живы они. Что им сделается-то? Отвернитесь…
Она распахнула епанчу, запустила пальцы за лиф и вытащила мелко сложенную записку.
— Вот.
«Голубчик мой, Саша! Не хотела навлекать на тебя беду, да, видно, судьба моя такова — нести близким моим печаль. А ты близкий, верь слову. Встречу нашу на болотах никогда не забуду. Но знай, тебе угрожает страшная опасность, какая — у Лизы спроси. Береги себя, а то некому будет по мне в России плакать. А в католички не пойду. Буду жить в вере истинной, а там… что Господь даст. А».
Он прочитал все одним взглядом, половины не понял, буквы прыгали по бумаге, словно рысью скакали, перо продырявило бумагу и рассыпало бисер клякс. Стремительное письмо, на одном вздохе писано. Одно ясно — не пойдет она за Брильи. Грусти, француз! Саша перевел дух, поцеловал записку и принялся теперь уже внимательно разбирать фантастический Анастасьин почерк.
— Где это писано?
Лиза вполне оправилась и даже удовольствие стала находить в своем положении. Уж, наверное, этот молодой красивый человек сможет как-то определить ее судьбу.
— Писано это в трактире… то есть в гостинице на границе, — сказала она степенно. — Утром я причесываю барышню…
— Где сейчас Анастасия?
— Далеко. Наверное, в самом Париже. Француз-то вначале воротиться хотел. Назад! В Петербург! Бесчестье! Ровно сбесился, ногами топал. Я барышню причесываю…
— Что ты заладила… причесываю… Ты дело говори!
Лиза поджала губы и невозмутимо продолжала:
— Утром я причесываю барышню, а он ворвался. Бледный, без парика, в одной руке камзол, а в другой страницы, из книги вырванные. Анастасия Павловна вроде бы удивились, но спокойно так спрашивают: «Сережа, ты ошалел?» А француз камзол ей под ноги бросил, а сам читает страницы: «Что это? Во имя всевышнего… „Золу видеть — болеть от простуды!“ „Зонтик потерять — обманутые надежды!“» Анастасия Павловна страницы из его рук вынули и читают: «„Зрачок видеть — попасть впросак“. Сережа, по-моему, это сонник.»