— Убитого приволок к подъемной машине и наверх отправил нажатием рычажка. С глаз долой, из сердца вон. Так, что ли?

— Ну, положим…

— Как вексель получил? Обыскивал?

— Он их в руках держал.

— Значит векселей было несколько?

— Два.

С чего вдруг вздумалось ему отвечать на вопросы этого златокудрого красавца, Бурин и сам не знал. Наверное, апатия, а скорее ненависть к другому, который чужими руками вздумал разом решить свои денежные дела. Теперь, пьяная скотина, держит себя так, словно он и ни при чем. А ведь намекал…

Если сознаться, то Бурин давно ареста ждал, слишком уж шумный скандал заварился вокруг убиенного Гольденберга. Но одно дело, когда арестовывать приходит военное лицо, а совсем другое, когда является штафирка, мерзавец, чернильная душа! Однако откуда ему известно про вексель? Судить его будут либо за убийство, либо за вексель, но чтоб и за то, и за другое…

Все вернулось разом, и силы, и ненависть. Бурин резко вскочил с кресла и цепко, словно клещами, обхватил лядащевское горло. Они были примерно одного роста, но Василий Федорович в разъездах по заграницам и в философических размышлениях о смысле времени порядком отяжелел, а Бурин был поджарый, жилистый. Лядащев захрипел, глаза полезли из орбит… Из последних сил он пнул противника коленкой в пах, тот сложился пополам. И пошла рукопашная баталия!

Лядащев вначале все норовил прекратить драку, хватая противника за руки и не давая ему воспользоваться сложенным в кучу оружием, но у того было одно на уме — кулаком в ненавистное лицо, в рожу, в рыло! Наконец драка вошла в полное остервенение. Они молотили друг друга, вцепившись в волосы, колошматили башкой об стену, ставили подножки, падали, то Лядащев сидел верхом на Бурине — о, кровушка из носа потекла, хорошо! — то Бурин сидел на Лядащеве — один глаз у гада ползучего заплыл, сейчас другой подправим! Валилась мебель, скрипели половицы, на которых подпрыгивало, бряцая, странное оружие, и хмуро взирал на дерущихся святой лик Николая Угодника, который словно отгораживался изящной дланью от людской срамоты.

Дрались они не молча — разговаривали. Мы берем на себя смелость привести здесь, несколько отредактировав, выдержки из их диалога. Беседовали они куда как крепко.

— Ты, гнида, для кого стараешься? С ювелирщиком хочешь вексель поделить?

— Заткни себе глотку этим векселем! И Гольденберг твой… Друг мой в крепости оказался!

— За друга стараешься? И я тра-та-та… за друга!

— Так стало быть, Антоша Бестужев тебе этот вексель подарил? Какой добрый!

— А это не твоего вшивого ума дело!