Никита сам себе удивлялся, как ловко, настойчиво и естественно дурачит он старика, и что поразительно, совесть из-за такого пакостного дела не мучила. Разговор об Анне размягчил угрюмые черты художника, взор его увлажнился, он вытащил сомнительной чистоты полотнище и принялся сморкаться, отирать глаза, потом очки.

— Я бы и сам мечтал встретиться с ней, — сказал он наконец, — но просто так она ко мне не придет.

— Понимаете, дело чрезвычайно важное. Анне угрожает опасность. А если вы, скажем, — голос Никиты стал настолько задушевным, что он слегка покраснел, стыдно все-таки, — ну, скажем, напишете Анне, что больны, что почти при смерти…

Он почти слово в слово повторял недавние увещевания Дица. Умы человеческие как бы не разнились, сработаны все же из одного материала, и ближайшие идеи, те, что плавают на поверхности, бывают у разных людей одинаковы.

Мюллер по-старушечьи поджал губы, отвел глаза вбок: «Что это они все, просители, смерти моей жаждут? Напророчат, мерзавцы!» — он даже плюнул в сердцах.

— Я же не задаром прошу. Такая услуга денег стоит, — Никита положил перед художником горку монет.

— Ладно, напишу, — буркнул он неохотно. — А как придет Анна, то пошлю за вами.

— Нет уж, сударь, сроки надо точно указать.

Когда князь Оленев, наконец, оставил его дом, Мюллер пересчитал деньги и удовлетворенно хмыкнул. Потом сходил в ближайшую лавку, принес полную суму вина и глиняный кувшин с полпивом. Теперь можно и отдохнуть.

Спустя полчаса он погрузился в весьма приятное, почти сомнамбулическое состояние. Выпивая чарку, он каждый раз чокался с бутылкой, приговаривая:

«А старый Мюллер поумнее всех вас будет. Меня не обштопаешь, сизый голубь! Никаких эпистол, светлый князь, я писать не буду. Я оберегу от вас светлую Анну».

Особенно веселила его мысль, как наивны были все эти просители. Он знал, что надо написать девочке, чтоб она появилась в его доме, как говорится, сей момент. Таким известием было бы сообщение об его отъезде. Анна никогда не допустит, чтобы Мюллер выехал из мастерской, бросив имущество. Тайна заключалась в простой шляпной коробке, которую девица завещала хранить пуще глаза: «Там память о покойной матери моей». Однажды Мюллер открыл коробку, она была полна изношенных вещей: шейный платочек в жирных пятнах, истертые перчатки, гребень с поломанной — ручкой, пожелтевшие флики[26]. Он вытряс содержимое прямо на стол и поковырял ножом картонное дно. Оно не без труда оторвалось. Так и есть… Содержимое второго дна только потому не ослепило Мюллера, что он ожидал увидеть нечто подобное: жемчуга, камни, кольца, алмазы…