В чем-то город походил на Александрию. Многолюдный, шумный, многоязыкий, пропахший морем, солнцем, водорослями, рыбой, дымом жаровен, на которых готовили в каждом дворе, в каждой корчме и даже на улицах, где раскладывались с утра мелкие торговцы. Рынки Эфеса, разноцветные, с неистребимым запахом гниющих овощных очисток и рыбьих потрохов, ломились от изобилия. Над освежеванными тушами в мясных рядах роились мухи и удивительно крупные длиннотелые осы, и мясники, в основном бородатые греки и сирийцы, заворачивали мясо в белые холстины, тут же пропитывающиеся кровью. Были на рынках и еврейские ряды, тут покупали птицу и зелень. Возле клеток с курами и голубями сидел веселый резник-шойхет и покрикивал на балующихся детишек. Гоготали в загоне большие белые гуси, и запах птичьего помета, свежей крови и острого козьего сыра мешался с густым ароматом сухих трав…

Если в верхней части города улицы были не особо многолюдны, то ниже народу прибывало, и в торговые часы (а они начинались с рассветом и замирали только к ночи, прерываясь, по устоявшейся на юге привычке, в самое жаркое время дня) кое-где было просто не пройти. У самого порта, буквально на каждом свободном куске земли, располагаясь вдоль стен домов, раскладывали свой товар торговцы сладостями, медом, травами, ставили свои меха и кувшины разносчики воды. Тут же тлели в керамических поддонах уголья и капали горячим мясным соком небольшие сувлаки[63]. Здешний народ не был беден, и мясо могли позволить себе многие, но и нищих на улицах хватало. Хватало и воров, срезавших кошельки, тащивших все, что плохо лежало. Воров ловила и тут же била городская стража и сами граждане Эфеса, привычно орудовавшие палками. Особенно отличившихся преступников волокли в большую тюрьму, находившуюся неподалеку от набережной, рядом с казармами и народным собранием.

Набережная и таверны на ней могли сравниться с Вавилоном — городом, где Яхве впервые разделил людские языки. Порт выплевывал на берег сотни моряков, рожденных в разных землях и странах, разноцветных, лысых и заросших волосами по самые глаза, маленьких, рослых, худых, покрытых шрамами и цветными рисунками по коже. Голоса их звучали громко, непривычно. Они пили вино, ели много и жадно и так же жадно совокуплялись с продажными женщинами — порнами, иногда даже не давая себе труд найти укромный уголок. Возле лупанариев постоянно клубилась полупьяная толпа, напоминая мух и ос, вьющихся возле ободранных мясных туш на Верхнем рынке. И были в ней не только моряки, но и вполне оседлые жители славного полиса, охочие до женской ласки — как ремесленники, так и богатеи. Рассказывали, что из одной библиотеки в лупанарий прорыт подземный ход, чтобы ученые мужи, чьи жены подозрительны и ревнивы, могли провести время за книгами с толком для себя. И это было похоже на правду.