– Кстати, нет…

– Но были женаты?

– А кто не был? Конечно, был…

– Значит, испытали на себе все прелести женского начала.

– Прелести испытал. – Бурцев вспомнил Фемиду. – Знал бы ты, какая у меня была жена!

– Хватит лирики, – оборвал немец. – Что вы решаете?

Бурцев походил взад-вперед, пожал плечами:

– Это очень хорошо, что ты провалил операцию. И совсем замечательно, что тебя поймали амазонки. Ты какой ориентации был? До вчерашнею дня?

– Что за вопросы? Тебя снова что-то отвлекает! Я стер надпись!

– Я спрашиваю о твоей сексуальной ориентации потому, что после операции придется тебе сменить пол. Жалко, но помидоры отрежут без вопросов…

– Без меня ты не сможешь воспользоваться оружием! – закричал немец. – Ты испортишь дело! Ты испортишь..

Бурцев закрыл камеру, вошел в дежурку и приказал младшему лейтенанту выдать ему вещдок по делу туриста – кейс с «винторезом»…

Б

В поповский дом он вернулся утром, когда первый автобус уже ушел, а до второго было еще часа четыре, поэтому оставалось время поспать. Он прокрался на чердак, но обнаружил, что комната занята и на его кровати спит какой-то человек в клетчатой рубашке и полосатом галстуке, затянутом так туго, что красная физиономия начала уже синеть. Будить его было бесполезно, не проспался после вчерашнего, и Бурцев отправился в церковь. Отец Прохор уже отслужил заутреню при пустом храме и тушил свечи, почему-то в обилии зажженные во всех подсвечниках, словно здесь побывала вся Страна Дураков. Лицо его было одухотворенным и грозным, а облачен почему-то в ярко-малиновые пасхальные одеяния с золотым шитьем. Батюшка хромал вдоль стен, распевая акафист Пресвятой Богородице:

– Радуйся!.. Радуйся!.. Радуйся!..

Увидев Бурцева, не прервал пения, а поклонился ему, схватил кадило, вздул его, добавил ладана и пошел вокруг, припадая на ногу и читая правило от осквернения.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!..

И, когда отчитал, встал перед Бурцевым, обнял, расцеловал троекратно:

– Слава Тебе, Господи! Живой вернулся!