Попробовать бороться? Нечего было и думать о борьбе с таким сильным противником с револьвером и индийским кинжалом за поясом… Нет, надо покориться смерти.

Но какой род варварской, небывалой казни придумает этот мозг, когда он дойдет постепенно до ярости, до бешенства, которое не рассуждает?

Крупные капли пота струились по лбу несчастного, и только инстинктивный страх ожидающих его ужасных пыток поддерживал его силы и мешал ему упасть в обморок…

Ах! Имей он только возможность довести гнев индуса до такой степени, чтобы тот сразу нанес ему смертельный удар… Надо было спешить, еще несколько минут — и палач перестанет понимать его; глаза индуса отливали странным блеском, то сверкая ярким огнем и зверской злобой, то становясь тусклыми и мрачными… А едкий густой дым гуки, наполненный запахом роз и жасмина, пропитанный соком индийской конопли, по-прежнему вырывался густыми облаками изо рта курильщика… И Рама-Модели начал как-то странно посмеиваться; ему, вероятно, представлялась уже его жертва, корчившаяся среди пыток, и несвязные слова срывались у него с языка: «Пиль, Том! Пиль, моя добрая собака!» Нет, перед глазами его проходила смерть отца, вызванная в его памяти влиянием ужасного гашиша, который придает видениям ощущение полной реальности.

Похолодев от ужаса и чувствуя, что пора кончить под страхом вскорости иметь перед собой безумца, способного грызть его, как Уголино грыз Руджери в ужасном видении Данте, Максвелл бросился вперед. Одним ударом ноги он опрокинул гуку и, схватив за горло индуса, повалил его на землю; это удалось ему потому, что он не дал Раме-Модели времени вскочить на ноги; обняв его затем рукой за шею, он принялся его душить. Но как быстро ни набросился он на него, Рама все-таки успел крикнуть:

— Ко мне, Нана!

Пораженный этим душераздирающим криком, Нана-Сахиб поспешил на него и, сразу поняв, в чем дело, набросился на Максвелла, опрокинул его в свою очередь и освободил Раму-Модели, который одним прыжком опять очутился на ногах.

Пары гашиша не успели сделать свое дело, и к индусу мгновенно вернулось его хладнокровие.

— Благодарю, Нана, — сказал он принцу, — ты спас мне жизнь, и я не забуду этого!

Взглянув на Максвелла с выражением дикого гнева, он сказал:

— Тебе мало было отца, негодяй, ты захотел еще и сына… Слышишь ты крики женщин и грудных детей, — продолжал он с возрастающим возбуждением, — они кричат о мести… Ага! Посмотрим, умеешь ли ты умирать… Закури-ка свою сигару и покажи, как презирает смерть капитан Максвелл… В таком виде ты бахвалился тогда в Хардвар-сикри… Кто просит здесь о помиловании? Пиль! Пиль, мой добрый Том! Ха, ха! Ты и не подозревал, что в тот день ты сам избрал себе род смерти. Зубы за зубы… Раны за раны… Кости за кости, ха! Ура! Ура! Капитан Максвелл!