Нуртаз смотрел на солнце, и ему казалось, что это она, его Олтун, круглолицая и, как прежде, веселая, улыбается ему и ласково глядит жгучим взглядом. А по ночам он видел свою Олтун, только уже бледную и печальную, словно она знает обо всем, и свет от ее очей шел тихий и грустный…

Обратный путь показался пастуху короче. Возможно, оттого, что нес его добрый скакун, возможно, оттого, что не надо было брести за ленивым стадом, возможно, оттого, что сама степь бежала ему навстречу.

На второй день, в небольшом урочище, повстречал Нуртаз пастуший стан, где старый чабан Джура жил вместе с внуком, и повернул коня к стану. Там колодец, там и еда добрая найдется.

Вдруг впереди, из небольшой лощины, поросшей густой травой, хлопая крыльями и каркая, тяжело и неохотно взлетела стая воронов. Нуртаз сразу узнал то место, где лежал зарезанный. Невольно представилось его худощавое лицо с бородкой клинышком, а в ушах воспроизвелся тот странный ночной звук, заставивший тогда пастуха проснуться. Потом, уже утром, Нуртаз увидел здесь этого человека со связанными за спиной руками, с куском кошмы во рту и перерезанным, как у барана, горлом…

Нуртаз дернул поводья и погнал коня, спеша поскорее объехать узкую лощину.

«Это все он, Кара-Калы, — подумал Нуртаз, — кто же еще? Он и его зять, Топсай, жадная душа, готовы любому кишки выпустить…» И почему-то в памяти всплыло лицо Кара-Калы, когда Нуртазу вручали каурого скакуна за победу над Сулейманом в честной борьбе, — недоброе, хищное лицо с завистливым взглядом.

Нуртаз намеревался задержаться у старого чабана, пожить день-другой, передохнуть, обдумать свое житье-бытье. Но после узкой лощины, поросшей густой травой, да каркающих ворон не захотел оставаться и на ночевку.

Внук чабана Маговья сразу узнал Нуртаза и поспешил к нему навстречу:

— Я нашел свой темир-кумуз, а где твой? Не потерял?

— Нет, у меня он не теряется.

— Вынимай скорее, будем вместе играть!

Нуртазу было не до игры. Чабан по мрачному лицу Нуртаза видел, что у парня на сердце какая-то тяжесть. Угостил кумысом и вареным мясом, нехитрой едой степняка.

— Конь хороший, — сказал Джура, оглядывая лошадь. — Береги. Конь — крылья джигита.

— Второго такого мне не достать, агай.

— Никто не знает, сказал мудрец Атымкай Щедрый, что в жизни нас ждет.

— Ты прав, отец, все мы учимся у Атымкая Щедрого.

— Мудрость, она, как звезды, горит вечно. Сколько на них ни дуй, все равно не погасишь.

Дав коею охапку свежей травы, Нуртаз сел на корточки рядом с чабаном и не спеша поведал обо всем: об Олтун, о сватовстве, о выигранном коне.