— У Деникина воевали?

— Разумеется.

— Теперь на шпионской работе?

— Это зависит от точки зрения.

— Угробить вас можно?

— Коротки руки.

— Ну, а две оторванные пуговицы от вашего пиджака. (Гусев внезапно повернулся.) Пуговочки от этого вашего пиджака (показывает) я нашел вчера между ящиками…

— Пуговицы? — удивленно проговорил Ливеровский, оглядывая себя. — Все целы… Терпеть не могу роговых пуговиц… Видите, из альбумина…

— Так… Когда переставили пуговички-то?

— Да вчера же вечером и переставил.

Разговор был полностью исчерпан. Гусев поднялся:

— Пойдем позавтракаем. — Швырнул пуговицы в Волгу, ушел.

Ливеровский рассмеялся и захлопнул жалюзи. Появились москвичи. Все — в белых штанах, в морских картузах. Хиврин говорил:

— Я еду осматривать заводы, строительство… У меня задуман большой роман, даже есть название — «Темпы»… Три издательства ссорятся из-за этой вещи…

Пасынок профессора Самойловича, выставив с борта на солнце плоский, как из картона, нос, проговорил насморочно:

— В Сталинграде в заводских кооперативах можно без карточек получить сколько угодно паюсной икры…

— А как с сахаром? — спросил Гольдберг.

— По командировочным можно урвать до пуда…

— Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, — сказал Хиврин. — Я хотел осмотреть издали наше строительство, чтобы получить более широкое — так сказать, синтетическое — впечатление.

Парфенов, еще более румяный и веселый, подошел к москвичам, указал рукой на берег: