— Накройте на четверых. Весь провиант, напитки, посуду, словом, все, принесите сразу. После чего задрайте все люки, то есть закройте все двери и можете быть свободны. Прислуга нам не понадобится.

Вскоре в комнату принесли ящики с золотом, накрыли на стол, и четверо друзей в предвкушении удовольствия уселись ужинать. Чего-чего только здесь не было! Повар постарался на славу.

__________

Пять часов утра. Беник и Жан-Мари, наевшись до отвала, заснули тут же, в комнате. Феликс съел немного и всю ночь не мог сомкнуть глаз. Его охватило беспокойство. Лежа в кресле-качалке, он тихо покачивался и беседовал с беспрерывно зевавшим Ивоном.

С улицы послышался грохот подъехавшего экипажа. Через несколько секунд в коридоре раздалось нервное торопливое постукивание каблучков. Бакалейщик сейчас же узнал этот звук.

В дверь постучали.

— Ивон, дитя мое, — произнес Обертен севшим от волнения голосом, — открой, а потом сразу иди спать. Черт побери! Никак не могу собраться.

В ту же минуту в дверях появилась юркая фигурка. Лицо женщины скрывала вуаль[431]. В руках она держала плед.

Войдя, она подняла вуаль, уронила плед, протянула вперед руки и закричала:

— Феликс! Мой бедный друг… Ах! Я уж и не надеялась увидеть тебя!

— Дитя мое… Дорогая моя, — бормотал больной, смущенный и почему-то позабывший тут же обо всех неприятностях, которые когда-либо причиняла ему эта женщина.

Он встал и тоже протянул к ней руки. Свет озарил его лицо! Женщина в ужасе отпрянула, потом, потрясенная, прислонилась к стене и прошептала:

— Боже правый!..

— Чудовище! Я похож на монстра, не так ли?

Мадам Обертен остолбенела, будто увидела голову Медузы Горгоны[432]. Она не нашла, что ответить.

— Мне не нужно было возвращаться, — продолжал несчастный упавшим голосом. — Но разве я имел на это право? Дела есть дела… Честь семьи, честь фирмы. Марта, моя бедная девочка… Отец… мать…

— И я тоже, — сказала мадам Обертен кислым хорошо знакомым голосом. Потрясение, волнение ничуть не изменили его.

— Ну разве ты могла сомневаться, друг мой. — Голос Обертена прозвучал неубедительно. — Итак, мы разорены, не правда ли?

— Честь фирмы спасена, но мы в страшной нищете. У нас ничего не осталось.

— Ты в этом уверена?