— Ты говоришь как индеец…

— Три миллиона! — дрожащим голосом повторила мадам Обертен.

Она подошла к ящику и, даже не сняв перчатки, зачерпнула полную горсть желтого песка. Камешки сыпались сквозь пальцы, падали на пол. Но Аглая не замечала ничего, а лишь повторяла как зачарованная:

— Три миллиона! — И ни слова признательности, ни слова благодарности тому, кто доставил ей такое неслыханное богатство.

«Да, — подумал торговец колониальными товарами, глубоко опечаленный бесчувственностью своей жены, — госпожа Обертен, урожденная Аглая Ламберт, ничуть не изменилась. Кукла, алчная и равнодушная кукла».

Однако в эту минуту, словно услыхав мысли Феликса, мадам Обертен опомнилась и воскликнула:

— Друг мой!.. Мой милый Феликс! Ты лучший из мужей! Ах! Как я в тебе ошиблась!

«Дьявол! Вот тебе и раз», — подумал парижанин, смутившись.

— Дай расцелую тебя!

И, не выказывая ни малейшего отвращения, ни мгновения не колеблясь, она бросилась на шею мужу и дважды крепко поцеловала его синюю физиономию.

«Можно себе представить, как она отвернулась бы от меня, вернись я нищим! Вот уж истинно: все покупается!»

— Что же мы будем теперь делать? — спросила Аглая после запоздалого проявления чувств.

— Как можно скорее поедем в Париж вместе с моими друзьями.

— Твоими друзьями?

— Двое бравых моряков и мальчик. Они прошли со мной через все испытания. Этим благородным сердцам я обязан всем: и нашим состоянием, и собственной жизнью.

— Прекрасно! А что же в Париже?

— Продадим золото. Я разделю деньги между всеми нами. Будем жить на ренту[433] с капитала, полученного таким скорым и таким опасным путем.

— Великолепно!

— Но ты ничего не рассказываешь о Марте… об отце, о маме, о твоих стариках.

— Все здоровы, спасибо! У малышки был коклюш, но теперь она выздоровела. Я два раза в день водила ее на процедуры. Она подросла, но по-прежнему очень медлительна, точно как ты, прости за откровенность.