Рыжухин заметил патрульных почти в тот же момент, когда они заметили его. Он понимал, что бежать бесполезно. Конечно, пистолет против трех автоматов — защита слабая, но Рыжухин готов был биться до последнего патрона.

Отстреливаясь, он видел, что патрульные остаются невредимыми: они укрылись за широкими пнями и отвечали огнем.

Патроны кончились. Рыжухин плашмя приник к рельсам. В этот-то момент Тоня и подумала, что он убит.

На самом же деле Рыжухин был ранен. Он лежал грудью на мине, уже наполовину замурованной под шпалой, вцепился в нее, как клешнями, широкими жесткими ладонями и каждой клеточкой своего тела чувствовал пронзительно острый холодок металла.

Патрульные приближались, и Рыжухин принял решение. Оно, это решение, стало окончательным и бесповоротным, когда он услышал крик Тони. Вначале он подумал, что это лишь почудилось ему, но, повернув голову, тут же увидел Тоню, падавшую на поваленное дерево. И ему стало так страшно, что он еще сильнее прижался к насыпи. Самое страшное заключалось не в том, что сейчас произойдет с ним, нет! От этого уже все равно никуда не уйти. Самое страшное то, что все это произойдет на глазах у нее, у Тони, к которой он был несправедлив, которой грубил сегодня перед выходом на задание. И глухая боль от ясного сознания того, что теперь он не сможет утешить и успокоить ее, обожгла его душу.

Патрульные подошли вплотную. Он лежал лицом вниз, но чувствовал, что над ним наклонились двое, а третий почему-то не решался подойти. Терпение, Рыжухин, терпение, пусть наклонятся пониже…

Двое запустили руки в его карманы и вдруг третий, стоявший поодаль и, видимо, заметивший, что плечи Рыжухина вздрогнули от прикосновения патрульного, тонким мальчишеским голоском выкрикнул:

— Он жив!

И в то же мгновение Рыжухин всем телом навалился на взрыватель…

«И это говорит пограничник пограничнику!» — стрельнуло в голове у Рыжухина, и все померкло…

Перед глазами Иоганна мелькнула искореженная, вскинутая взрывом вывеска магазина, и он смог прочитать на ней только две буквы: «и К°»…

А в уши Карла, перекрывая страшный скрежет и грохот, ударил страшный крик: «Луна все-все видит…»

…Карл попытался открыть глаза — это оказалось очень трудно. Их жгло, словно кто-то поднес к ним горящую головешку. И все же он превозмог боль, и веки медленно, неохотно полезли кверху, снова приоткрыв для него целый мир — мир света и теней, лесов и дорог.

Больше всего его поразило не то, что ни Франца, ни человека, к которому они подошли, не было видно, а то, что еще светит луна. Он был уверен, что когда-то очень давно (может быть, еще в детстве) луна сделалась багрово-черной, а потом исчезла. А она, оказывается, вовсе не исчезала и продолжала светить, только ярче, чем прежде.