— Чего рвешься? — беззлобно спросил он. — Пожар, что ли?

Алтынов не стал отвечать, хотел дверь захлопнуть, но хозяин заведения сказал:

— Раз уж проник, заходи.

Пристально посмотрел на Андрона, едва приметно усмехнулся, опустился на колени, стал той же, левой, поджигать дрова в голландке, уложенные для просушки с вечера. Неживой рукой прижал коробок к ребрам, чиркнул спичкой. Растопка из подсохшей бересты взялась сразу.

Захотелось и Андрону показаться фронтовиком. Поздоровавшись, спросил:

— На фронте руку-то?

Вставая с пола и оборачиваясь, буфетчик снова загадочно изогнул уголки губ:

— Там, язви ее…

Ухмылка задела Алтынова.

— Такое увечье и ни одной медальки, — поддел он.

Буфетчик отопнул березовый голик с листа железа, прибитого перед топкой, и остановил на Алтынове ледяной взгляд.

— Негоже носить медали там, где водку жрут. — И догадливо проникая в положение раннего посетителя, добавил осудительно: — И не тебе бы спрашивать. Из каких краев пожаловал? Не столь отдаленных, сдается?

«Сыч безлапый, наскрозь видит», — испугался Андрон проницательности инвалида. И, как всякому струсившему, тут же захотелось угодливо повилять хвостиком. Буркнул сдержанно:

— Войны-то не меньше твоего видел… С Севера сейчас, на заработки ездил.

Буфетчик не стал спорить, вздохнул согласно:

— Так, конечно, так… Кто ее, проклятую, не видел.

Он прошел в дверь за стойкой, там забренчал рукомойник. Через какое-то время вышел в свежем халате, застегиваясь, спросил с прищуром:

— Деньжат на Севере зашибил, шампанское будешь спрашивать? Не водится. Коньяку тоже не держим.

Деньжат зашибил… Сволочь. Десять лет мантулил, а к расчету — девятьсот шестьдесят два рубля с копейками. На железную дорогу еще двадцать семь целковых… На штаны с рубахой не больше. Не только шампанского, водки не захочешь.

Двести граммов все же заказал. Конфет бы девчонкам, да не видно их на витрине, а у этого спрашивать…